вас основания, чтобы так о нем говорить?..
— Нет пока оснований, нет… — Сердечкин устало откинулся на спинку стула. — Нюх у меня… и кое-какие имеются предположения. Темный тип.
Уж не Довбня ли с ним поделился? Ай да Довбня!
— Тут какая-то ошибка. Путаница. Сам голову ломаю.
— А то, что свинью взяли не у самогонщицы, а как раз у честной женщины — тоже ошибка?
— Сдуру напутали…
Скрипнула дверь, не оборачиваясь, краем глаза увидел тощего офицера в капитанских погонах.
Следователь замешкался у порога, деликатно выжидая. Подполковник тотчас поднялся, сказал:
— Не буду вам мешать, — и выразительно глянул на Андрея. Но тот сделал вид, что не донял, и отвел глаза. Решение было принято, он словно прыгнул в пустоту, и в этой глухой, саднящей пустоте снова всплыло лицо Стефы. Но о ней он старался не думать.
Следователь, длинношеий, с вислым, чуть приплюснутым носом, был похож на пеликана из учебника зоологии, особенно когда поворачивал в профиль маленькую голову с огненно-рыжим гребешком.
Андрей смотрел на его снующий при каждом слове кадык и, стараясь укрепить себя, мысленно с издевкой размышлял об этом законнике, задающем стандартные вопросы: «Год рождения? Звание? Награды?» Наверное, свежей выпечки, институтчик. Молод. Погончики новенькие. И не то чтобы равнодушен, скорее, спокоен. Как машина, выполняющая программу в заданном ритме. Говорил он, казалось, одними губами, лицо было неподвижно.
— Значит, вы признаетесь в содеянном…
— Да.
— Но где же улики?
И, увидев, как заплясала по бумаге ручка с золотым пером, Андрей внутренне съежился, затвердел.
— Может, сами найдете…
— Вы что же, хотите сохранить честь и вместе с тем выйти чистеньким из воды?
— А каким из нее выходят?
У следователя почему-то побелел один только нос, точно его окунули в муку.
— Не ловите на слове, — тихо сказал он, — как бы вам самому не пойматься. На ба-альшой крючок… — Он помолчал, работая кадыком. — Расскажите по порядку.
Что-то у Андрея вообще отпала охота с ним разговаривать.
— Вы понимаете, что несете в полной мере моральную и юридическую ответственность как командир?
Он-то понимал. Его взвод… Это больше чем семья. Дружба их была скреплена каждодневным риском. Наверное, следователь что-то прочел на его лице, смягчился.
— Как это произошло? По порядку. — Перо в его руке слегка трепетало над листком бумаги, будто лисий нос у сусличьей норы. Если у него и были соображения, связанные с участием подполковника в судьбе Андрея, то сейчас, видимо, вылетели из головы. Может быть, это было первое его дело… — Где сейчас исполнители?
«Исполнители»… Это, стало быть, Колька с Бабенко. Значит, не выдали их ребята. А что толку…
— В отпуске. Тут недалеко, местные.
— Отпуска запрещены. Зачем вы усугубили дело еще и должностным нарушением?.. Вы что, наивны или меня считаете простаком?
И он снова вгляделся в Андрея непроницаемо-темными своими глазами, кажется, что-то понял, кивнул головой.
— Когда вернутся?
— Через неделю.
— Не буду поднимать этого. Даю три дня. Верните, мне надо их допросить. Между прочим, машину вашу я осматривал. Чистенькая. Даже ящик на старых гвоздях…
Как ни тошно было Андрею, а подумал с невольным удивлением: «Ювелирная работа…»
— Вы поняли? При всей симпатии к вам…
— В комплиментах не нуждаюсь.
— Допрос отложим до их возвращения, — сказал капитан. — А пока подпишитесь.
Андрей взял согретую чужой рукой самописку и, не глядя, поставил росчерк, поймав при этом сочувственно-удовлетворенный взгляд следователя. Вошел Сердечкин, кашлянул, оглядывая обоих.
— Ну, как вы тут, молодцы-налетчики, закончили? — Шутливый тон явно не давался ему. — Довбня чай обещал. Почаюем, капитан, что ли? — Наверное, это относилось и к Андрею. Но тот понимал двусмысленность своего положения. Он был далек сейчас от всего, чем жил еще недавно.
— Разрешите идти?
Подполковник кинул взгляд на капитана, тот сказал:
— Видите ли… На время следствия должен просить вашей санкции на домашний арест.
Он мог бы, наверное, и не просить санкции. Сердечкин как-то сразу свял, избегая смотреть на лейтенанта. Понимал, что домашний арест для командира в нынешних условиях вещь нелепая, а вслух произнес:
— Сержант пока справится? До особого распоряжения…
— Вполне. Я ведь тоже спать не собираюсь.
— Выполните указание следователя. — И отвернулся к окну. Капитан усиленно возился с пухлым портфелем, стараясь защелкнуть замок. Андрей козырнул и, попятившись, толкнул плечом дверь.
* * *
В этот вечер, оставшись один в полутемной, нетопленой комнате, Андрей думал о Стефке. Все остальное вдруг ушло, отодвинулось, отгороженное невидимой стеной, куда заглядывать уже не следовало, все казалось пустым, зряшным, все, кроме нее. Вдруг вспомнился ее смешной вызывающий жест ладошкой, скрывающий смущение. Он точно прощался с ней перед дальней дорогой в никуда. В дверь тихонько постучали, он не ответил. Никого не хотелось видеть, ни с кем говорить. А Стефки он не ждал…
И, увидев ее посреди комнаты, не поверил. Смутно различал ее лицо, подсвеченное маячившей за окном луной. И словно бы вместе с морозным ветерком пахнуло от нее участливой грустью. Но ведь Стефка еще не знала ничегошеньки. Он поднялся и шагнул к ней, неожиданной, почти призрачной, будто сотканной из лунного света и запаха талого снега, к которому примешивался аромат зимней хвои. На миг ощутил сквозь шубку ее тепло. Она легонько отстранилась, и он почувствовал неладное…
Видно, все-таки что-то прослышала или догадывается.
— Стефа…
— Тру-ля-ля… Юж семнасте рокув — Стефа.
Она немного покружила по комнате, чуть посмеиваясь, роняя какие-то незначащие слова: о близкой весне, что луна над лесом — как живая… От трепетной веселости, какого-то бесшабашного ее озорства веяло смутным ощущением беды, или она жила в нем самом, обостряя чутье?
Тут только он заметил у ног ее, на полу, стопку книг…
— Вот, набрала, тилько все старые, едне сказки…
И он понял, почему от нее пахнет лесом — ходила по хуторам.
— Стеф!
— Да…
— Ты пришла?
— Ну.
Она потянулась к нему и, замерев, потерлась щекой о плечо — даже дыхание перехватило. И он вдруг понял, что сейчас произойдет невероятное, чего он не мог допустить, не имел права…
— Сядь, — сказал он, мягко высвобождаясь, — ты по делу или так?
— Или так…
— Что-нибудь случилось?
— Мама з Ровно пшиехала. Оформила документы. Через десенть дней поедем.
— Ты же не давала согласия!
«Господи, к чему это теперь!»
— Не вем. Цо мне делать, не вем.
Он смотрел с койки, из темного своего угла, как она снова закружила по комнате, дурашливо вертелась на каблучках. Что он мог ей посоветовать сейчас?
А она все расхаживала, изредка поглядывая в окно, словно что-то могла там разглядеть. Потом вдруг присела рядом на топчан. Сказать? Что? Вправе ли он вмешиваться в ее жизнь, если
