– Скоро перейдем на режим строгой экономии, – пообещал Дуров.
– Как тот кот… Из мультфильма про Простоквашино, – одобрительно отозвался Карабанов. – «А я эконо-мить буду!» Серега, гранатометчик поднимается снова.
– Вижу, – отозвался Дуров, короткой очередью срубил душмана, гранатомет, похожий на диковинный музыкальный инструмент, вылетел у него из руки, взметнулся в воздух. Дуров тут же приподнял ствол пулемета, ударил по нему очередью.
Одна или две пули угодили в гранатомет, вышибли сноп искр, превратив грозное оружие в обычную железку.
– Попал! – обрадованно воскликнул Карабанов. – Надо же – попал! Ладно бы днем, а то ночью! Но-очью! Ну, Серега, ну, Серега! – Карабанов ткнул Дурова кулаком в бок. – Лунный свет – не в счет. Чего не стреляешь?
Дуров, приподняв голову над камнями, напряженно вглядывался в лежащую душманскую цепь, лицо его, освещенное луной, было бледным, даже синюшным, как у покойника, потом он вытащил из ниши ночной бинокль, приложил к глазам, выругался:
– Вот дерьмо в галошах!
– Чего там? – встревожился Карабанов.
– Сзади еще душки лезут, через Пяндж уже переправились. Будет нам, Юр, жарко.
– Выдюжим, – бодро отозвался Карабанов, – из душков капусты нарубим, котлет нажарим!
– Если бы это было так легко, – хмуро проговорил Дуров, глядя, как колдовской лунный свет преображает землю, приподнимает тяжеленные камни в воздух, переставляет их с места на место, подсовывает под грузные глыбы воздушно невесомые, схожие с дорогой материей под названием шифон прослоечки тумана, меняет облик этого скального пятака, делает его незнакомым, хотя он уже набил оскомину, – здесь Дуров знает каждый камень, каждый голыш, каждую ломину, знает, куда можно нырнуть, уходя от пули, и откуда вынырнуть, чтобы выстрелить самому. А луна, большая обманщица, сейчас дурила его. Дуров не выдержал, пробормотал: – Свят, свят, свят! – сплюнул через плечо, снова приложился к пулемету.
Душманы пока молчали, не поднимались в атаку, и он молчал. Можно было, конечно, для острастки постоянно тревожить их короткими очередями, но патронов было мало, и осознание этого мучило Дурова; счет на штуки пока, правда, не идет, но через час, через полтора этот счет придется вести.
– Луна, зар-раза, как начала шпарить, – восхищенно пробормотал Карабанов, потом выругался матом, – всё видно, как на ладони, а афганский берег – хоть бы хны, там темно, словно в заднице у негра. Нич-чего не разглядеть!
Афганский берег действительно был непроглядно черным, зловещим, в черноте иногда коротко вспыхивали таинственные светлячки, тут же гасли, словно бы чьи-то души обозначали себя неземным светом и исчезли, пропадали в темноте, либо, затаившись, начинали вглядываться в распластанных на земле людей, стараясь понять, что происходит на противоположном берегу реки.
Карабанов перевернулся на спину, чуть приподнялся, задержал в себе дыхание, пытаясь по далекому стрекоту определить, где идет бой, зло ударил кулаком по камню:
– Похоже, обложили нас, брат Серега, со всех сторон. Из кишлака душки тоже наступают. Вот жизнь!
– Это не жизнь, старик, это смерть, – спокойно проговорил Дуров.
Карабанову от его спокойного тона ознобно сделалось, он нырнул вниз, под прикрытие камней, закашлялся – из валунов, из плиты, на которой они лежали, из каждого кремешка сочился холод, старался всосаться в человеческое тело, смешаться с его теплом, раствориться.
– И застава горит, – откашлявшись, сказал Карабанов, – зарево такое, что, пожалуй, посильнее всякого лунного света будет.
– Не только зарево – дымом пахнет, самым хреновым, самым плохим дымом, – Дуров продолжал напряженно вглядываться в распластанную душманскую цепь, покусывал зубами нижнюю губу. – Что-то мне все это не нравится.
– Что именно не нравится?
– То, что душманы не суетятся, не лезут в атаку.
– Жить хочется, вот и не лезут.
– Нет, не то, не то…
– Тогда что же?
– Похоже, подкрепления ждут. Еще ожидают, когда на нас кто-нибудь свалится с гор, забросает гранатами.
– Ну, это мы им не позволим, – голос у Карабанова дрогнул, сделался нерешительным: одно дело сказать, другое – «не позволить».
С собой у них имелась винтовка с оптическим прицелом – штука крайне нужная, если кого-то необходимо снять с далеких скал. Дуров, который начал охотиться еще ребенком, снайперскую винтовку почитал не менее пулемета – ею можно было много «накрошить капусты».
– Юра, – сказал он Карабанову, – бери винтовку, переключи прицел на ночное видение и пошарь по скалам – вдруг там гости незваные прячутся?
– Да их можно и без ночного прицела разглядеть, при такой луне все видно, как днем.
– Выполняй приказание! – скомандовал Дуров.
* * *
Ноги у Панкова отошли – не совсем еще, правда, но отошли; стометровку ему, конечно, за десять и три десятых секунды, как в училище, не пробежать, но все равно это были уже свои ноги – слушающиеся, легко сгибающиеся и разгибающиеся, хотя из мышц еще не исчезло некоторое одеревенение, но оно исчезнет обязательно, в этом Панков был уверен.
Бой шел уже всюду – слева, где находилась засада Бобровского, справа, где обосновался Дуров; стрельба слышалась и в других местах. Трех человек, несмотря на то, что дорога, ведущая в кишлак, была заминирована, Панков выставил и в направлении кишлака: от памирца, которого он, к сожалению, не арестовал, – нельзя было, прав таких не имел, – можно было ожидать чего угодно, он мог и специальную тропку пробить в скалах, чтобы нежданно-негаданно свалиться пограничникам на голову, и по воздуху, будто дух, мог переместиться, поскольку имел прямую связь с нечистой силой, и пустить по минам жителей, чтобы потом самому свободно пройти к заставе. Поэтому, хоть и находился у Панкова каждый солдат на счету, он сделал засаду и на кишлачном направлении.
Он правильно поступил. Как только завязался бой слева, у засады Бобровского, в которой находился Взрывпакет с прапорщиком-хохлом, как стрельба послышалась со стороны кишлака, затем раздались два взрыва. Издали непонятно было, то ли мины сработали, то ли это были обычные гранаты, брошенные сильной рукой в пограничников.
– Рожков, вызывай кишлачную засаду! Что там у них стряслось, надо узнать.
Рожков привычно склонился над рацией, забубнил монотонно, но живым голосом:
– Шестой, шестой, ответь первому! Шестой, шестой…
Наконец засада отозвалась.
– Ну, что там у вас?
– У нас – тихо, а на дороге – подрывы.
– Кто подорвался, не знаете?
– Пока нет. Ночь, товарищ капитан. Утром узнаем.
– А стрелял кто?
– Не мы. Мы пока не стреляли, товарищ капитан, это душки чего-то всполошились.
