Первым о случившемся узнал Аколи. Сначала он подумал было ничего не говорить Тотору. Ведь жертвоприношение могло свершиться тайно, и все бы обошлось. Да и сам он еще не так уж и далеко ушел от своих сородичей, чтобы пренебречь древним обычаем.
Но вот что удивительно: дикарь уважал свое слово, быть может, сильнее, чем иной джентльмен. Откуда это в нем? Какой неведомый атавизм[55] управлял его действиями и душой?
Аколи решился, и Тотор узнал правду.
Оказалось, в заговоре принимали участие все коттоло, даже самые с виду покладистые.
Хорош-Гусь, Меринос и Жан собрались на совет.
Но поскольку мнения разошлись и дискуссия затягивалась, кипевший от возмущения Тотор прервал дебаты:
— Только через мой труп! Или я, или этот человек! — отрезал он сухо. — Хорош-Гусь, где они его держат?
— В хижине одного старика.
— Прекрасно! Проводи меня туда!
— Ты не можешь идти один, патрон!
— Именно один!
— Ты смертельно рискуешь!
— Можно подумать, в первый раз! Достаточно дискуссий. Я король и требую, чтобы мои приказы выполнялись беспрекословно. Хватит пререкаться!
Вечерело. Пройдет каких-нибудь два часа, и свершится кровавое злодеяние.
Тотор показался на пороге один, с непокрытой головой. Он подошел к главной площади, утоптанной и ровной, как паперть у собора Парижской Богоматери. На плацу царило заметное оживление.
Завидев короля Коколя, коттоло громко приветствовали его и как ни в чем не бывало окружили обожаемого монарха, уверенные в его полном неведении.
Безоружный Тотор с невозмутимым видом двинулся сквозь толпу.
Его пропускали, но бросали вслед обеспокоенные взоры.
Сомнений не было: он направлялся прямо к той самой хижине, где ожидала своей участи несчастная жертва.
Возле хижины лениво слонялись несколько коттоло с пиками (ружья им не доверяли). Глядя на них, можно было подумать, что они оказались здесь случайно и просто вышли поразмять ноги.
Заметив приближающегося Тотора, часовые насторожились и сделали шаг вперед. Король смерил их презрительным взглядом, подошел к двери и резким движением открыл ее.
На земле сидел сморщенный, плешивый старикашка с отвислой губой, а за его спиной виднелось нечто бесформенное. Это был накрепко связанный человек.
Несчастный увидел Тотора, и ужас исказил его черты. Но ведь это белый! Белый не может быть палачом.
— Help! Help! — завопил он.
Это английское слово означало: на помощь!
Захлебываясь, путая английские, французские, немецкие слова, незнакомец молил о пощаде.
Тотор расспросил беднягу и узнал, что это бродячий певец и странствует он по Черной Африке, никому не причиняя зла, он жил во Французском, в Бельгийском Конго, в Камеруне, в Дарфуре[56], поэтому говорит понемногу на всех языках.
Он знает, что его ждет, и просит, умоляет…
— Хорошо! — сказал Тотор, быстро развязав и освободив пленника.
Старик сопротивлялся, грозил кулаком и кричал что-то нечленораздельное. Тотору пришлось ударить его, чтобы заставить замолчать.
Тотор распахнул дверь, и в кроваво-красных лучах заходящего солнца на пороге показались двое; король был спокоен, только суровая складка перерезала лоб; второй чужеземец дрожал всем телом, глаза его беспокойно бегали, в лице не было ни кровинки.
Перед Тотором собралась разъяренная толпа. Не добрый народ, не славные верноподданные, но дикая орда предстала теперь перед королем коттоло. «Да, старина, — сказал он сам себе, — держись! Будет жарко!» И, обернувшись к своему протеже, бросил:
— Не вмешивайся! Не отставай и доверься мне.
Тотор двинулся вперед с таким торжественным и важным видом, будто возглавлял триумфальное шествие.
Толпа взревела. Тотор поднял голову, и молнии сверкнули в его очах. Коттоло невольно содрогнулись.
Король все-таки!
Однако с ним пленный, их добыча…
О! Бедняга не отличался геройским поведением. Съежившись, как бы уменьшившись в размерах, точно хотел уместиться в мышиной норке, он семенил за Тотором. А из толпы тянулись жадные руки, готовые разорвать, растерзать его…
Заметив это, Тотор молниеносно схватил несчастного за пояс и изо всей силы толкнул прямо в толпу, так что растерявшиеся коттоло расступились.
Мгновение они колебались. Но нетерпение перебороло страх. Этот человек принадлежал им. Толпа набросилась на Тотора. Казалось, спасения нет.
Но сын Фрике дрался как тигр. Толпа поглотила его, но когда расступилась, на земле валялось человек десять.
Тотор работал головой, руками, ногами, и негры, скуля от боли, падали и падали под его ударами.
Парижанин собрал последние силы. Он призвал на помощь все свое умение и ловкость боксера.
Победа или смерть! Третьего не дано.
И он одержал еще одну победу.
Разговор. — Шпионы. — Комо совершает побег. — Тотор мечтает.
Ошеломленные, беспомощные перед непостижимой силой, таившейся в теле довольно хрупком, даже тщедушном, коттоло отступили. Это — сверхчеловек! Они боялись его.
Друзья Тотора наблюдали за схваткой с порога королевской хижины, в любую минуту готовые броситься на помощь. Но Меринос, опасаясь, как бы не вышло хуже, удержал их. Он знал Тотора, верил в него и все же был бледен как мертвец.
Король Коколь крепко взял за руку пленника и не торопясь, рассекая толпу грудью, двинулся вперед. Коттоло испуганно расступались. Никто не решился напасть. Через несколько мгновений его встретили горячие дружеские объятия.
— Пропусти этого везунчика, — обратился Тотор к Мериносу. — Поговорим.
Прежде чем войти в хижину, он обернулся.
Коттоло держались на безопасном расстоянии, однако не расходились.
Тотор подозвал Хорош-Гуся.
— Тебе произносить речь. Объясни этим тварям, что всякий раз, как они попробуют снова устроить охоту на человека, я буду устраивать им такую взбучку, что света белого невзвидят. Если они голодны, завтра я загоню для них слона. И пусть не бузят!
— Мне нужен Аколи! — сказал Хорош-Гусь.
Все это время вождь коттоло старался соблюдать нейтралитет. Кто-кто, а он испробовал силу Тоторовых кулаков на собственной шкуре и больше не хотел рисковать.
Ламбоно подал ему знак.
Один голос — хорошо, а два — лучше и для коттоло убедительнее.
Ораторы соревновались в красноречии, стремясь объяснить дикарям, что рассуждать — не их дело. Желание короля — вот единственный закон. Нарушивший его пожалеет о содеянном.
