Малашицкая стала выполнять задачи курьера: от Бабаевского носила листовки словаку, от него доставляла донесения.
Однажды Бабаевский поручил Малашицкой передать солдату-словаку письмо Рабцевича и пачку советских газет.
Пришлось задуматься. Переход с такой поклажей через переезд исключался. Солдат-словаков, как назло, из Вылазов уже который день не выпускали — их руководство боялось, что в подразделение занесут свирепствующий вокруг тиф.
И все же Дарья Александровна нашла выход. Дождавшись ночи, проверила, крепко ли спит дочь, переоделась во что похуже и, взяв припрятанную посылку, отправилась в путь. Ночь выдалась темная, холодная. Трава ледяной росой обжигала босые ноги. Идти было тяжело. Пока шла полем, еще что-то различала, а в лесу даже растерялась. Постояла, сориентировалась, где должен быть переезд, вытянула вперед руки, чтобы не напороться на кусты, ветки деревьев, и взяла левее…
Железную дорогу не увидела — угадала по вспышкам ракет, которые время от времени дырявили небо. Идти дальше стало опасно. Вдоль железнодорожного полотна фашисты выставляли секреты, и неизвестно, где они затаились на этот раз. Стоило на них наткнуться, пиши пропало. За годы войны насмотрелась на расправы… Фашисты были беспощадны к тем, кто даже днем осмеливался переходить железную дорогу в неположенном месте. А у нее, ко всему прочему, посылка.
На опушке за деревом остановилась. Из темноты, щелкнув, вылетела ракета. Роняя искры, высветила рельсы, лобастый дзот на взгорке, часового…
Малашицкая решила, что удачно вышла к дороге, здесь и постарается перебраться через нее. Расчет был прост: невдалеке от дзота фашисты вряд ли выставили секрет — смысла нет, а вот дальше… кто знает. Надо только выбрать момент.
Подождала, когда затухнет новая ракета, легла в траву и поползла. Смешно и грешно: старая женщина, самое время на печи кости греть, сны про будущую счастливую жизнь разглядывать, а она путешествует, да как — на брюхе…
На сколько метров фашисты оголили лес по обе стороны, она не знала, но, пока ползла до насыпи, совсем обессилела, а впереди — еще небольшой подъем, железнодорожное полотно, спуск и такой же конец до опушки… Все это не так уж страшно — скрипнет зубами, доползет. Да только вдруг почувствовала, что нога немеет. Знала, что студить нельзя, но в обувке, пускай даже самой легкой, разве учувствуешь сушняк в лесу, а шум ей был совсем некстати.
Призывая всех святых на помощь, стала растирать, гладить, щипать ногу… В небо взвилась новая ракета. Неприметным комочком замерла Малашицкая. А как только огонь померк, сноровисто, забыв про ногу и усталость, на одном дыхании вскарабкалась на полотно, перебралась через рельсы по колючей щебенке на ту сторону насыпи и съехала вниз.
Некоторое время лежала пластом, сердце колотилось и казалось, что, если бы не прижалась так к земле, непременно бы вылетело. Однако отдыхать недосуг. Через силу выпростала руку, ухватилась за траву, подтянула свинцовое тело, выкинула другую руку и поползла…
В Вылазы она не пошла. У нее с Павлом на всякий случай было обговорено укромное место за околицей. Там и оставила свою посылку. Павел будет чистить коня — заберет.
До своего дома Малашицкая едва добралась. В сенях скинула измазанное платье, вымыла ноги и, войдя в хату, от непомерной усталости повалилась на кровать.
Утром, едва в окно пробился рассвет, поднялась. Ступила на ноги — и чуть не упала. Глянула на них и ужаснулась — они распухли, были в ссадинах…
Шли дни. Тот, первый солдат обрастал надежными людьми. Письма, газеты, листовки делали свое дело.
Бабаевский уже согласовал с Рабцевичем план перехода солдат в отряд, как вдруг подразделение снялось и ушло за реку Ясельду в деревню Любель.
Причина перевода стала известна только на следующий день. Из Пинска в Любель пожаловал высокий фашистский чин. Тут же сыграли общий сбор, зачитали приказ, согласно которому все подразделение поступало в распоряжение полка СС для проведения совместной карательной экспедиции против партизан. А вечером, когда офицер собрал у себя нескольких человек обсудить план карательной экспедиции, в хату ворвались солдаты, твердо решившие перейти к партизанам. Схватка была недолгой…
Сообщение Бабаевского о переходе словаков к советским партизанам обрадовало Рабцевича.
— Теперь, — повеселев, сказал он, — фашистам нужно время, чтобы опомниться, а мы успеем подготовиться к встрече.
Заложив руки за спину, он нетерпеливо заходил по хатке. Последние успехи отряда придали ему уверенности: он стал разговорчивей, подвижней, улыбался.
— Да, вот, — он подошел к Бабаевскому, — увидишь Дарью Александровну, поблагодари ее от меня. — Задумался. — Этого, пожалуй, маловато. Зайдешь к Процанову, возьмешь несколько кружков колбасы… Ну, в общем, сам сообразишь, чем можно порадовать сейчас старого человека. Действуй.
Фашисты долго готовили карательную экспедицию. А когда вторглись в леса, предупрежденные заранее партизанские отряды и разведывательно-диверсионные группы уже вышли из опасной зоны. Ничего не обнаружив, каратели в деревне Доброславка схватили нескольких крестьян. С их помощью надеялись напасть на след народных мстителей. Пытали, но из этой затеи ничего не вышло. Тогда фашисты в устрашение местных жителей дотла сожгли деревню…
В то же время гитлеровцы усилили охрану железных дорог. Так, на железной дороге Пинск — Лунинец через каждые пятьсот метров — километр построили доты, оборудовали их радио- и телефонной связью, мощными прожекторами, вооружили пулеметами. На расстоянии двухсот метров друг от друга на ночь выставляли посты. В дни интенсивного движения поездов расстояние между постами сокращалось до ста метров. По обеим сторонам железной дороги лес вырубили на сто пятьдесят — двести метров. Часовые при малейшем подозрительном движении в придорожных кустах или сомнительном шорохе, доносившемся из леса, открывали огонь. Тут же наряды солдат прочесывали местность. Если фашистам не хватало своих сил, на помощь прибывал бронепоезд, огнем пушек, минометов, пулеметов наводил ужас на все живое. После его ухода от попавших под обстрел деревень оставались груды развалин да траурно-черные печные трубы, от лесов — расщепленные пни. Кроме внезапных вызовов бронепоезд раз в сутки, в полночь, пускали по всему участку от Пинска до Лунинца, и он наводил «порядок». Фашисты в своей газете хвастливо заявляли о неприступности железной дороги на этом перегоне.
Рабцевич решил взорвать бронепоезд.
Выполнить задание поручили группе бойцов во главе с Синкевичем.
