Любовь Овсянникова - Аферистка

— Тебя скоро выпишут?

— Обещают через неделю отпустить… — Татьяна затаила дыхание, остановившись на интонации, свидетельствовавшей, что она еще что-то прибавила бы, но видит, что Гриша собирается продолжить свою мысль.

А Григорий тем временем положил свою руку на Татьянину, лежащую поверх одеяла, легко сжал в своей ладони, затем похлопал, как это делают люди, собираясь сказать что-то важное. Татьяна, без преувеличения сказать, сызнова знакомилась с окружением, и вот такой Григорий, которого она сейчас наблюдала, ей нравился: и его внешность, и голос, и спокойный характер, и то, что он умел так хорошо смотреть на собеседника — открыто, доброжелательно, доверчиво. Как можно его обижать, такого непосредственного, искреннего человека? Она незаметным движением откинула голову назад, прикрыла веки.

— Таня, — как выдохнул, тихо сказал Григорий. — Зачем теперь что-то выдумывать, усложнять? Ты своим поступком открылась в чувствах, я… Я их принимаю и разделяю.

— Хорошо.

— Так что собирайся отсюда ехать прямо ко мне.

После холодного дождливого апреля потеплело, и за две недели поля и луга укрылись плотными зелеными шубками, смелее защебетали птицы, зацвели сады, готовились к цветению кусты сирени и черемухи, даже затоптанные с осени дорожки зазеленели травой и укрылись желтыми доверчивыми глазками одуванчиков.

Юрий Вспышкин подъехал ко двору, где жила Надежда Рухляковая, посигналил пару раз, не сходя с мотоцикла, удерживая равновесие широко расставленными ногами.

— Ну чего шумишь? — показалась на веранде мать Надежды. — Твоя железяка и так дребезжит, как проклятая, на всю округу слышно, что ты к нам прибыл, — тетка Варька набросила на голову платок и пошла на птичий двор заниматься хозяйством.

Скоро появилась Надежда. Неспешно пересекла двор. Подошла к Юрию, невесело улыбнулась.

— Чего ты? — спросил Юрий.

— Что «чего»?

— Чего невеселая?

— А тебе не все равно? — спросила Надежда и, закусив губу, отвернулась, пошла прогулочным шагом вдоль улицы.

На какой-то миг Юрий растерялся и задержался на месте, затем подался следом без включения мотора, отталкиваясь от земли то одной ногой, то другой, в конце концов поравнялся с ней, покатил рядом:

— Садись, покатаемся, — пригласил Надежду, кивая на заднее сидение.

Девушка села сзади, обхватила Юрины плечи, отчего по всему его телу пробежала теплая волна, и он рванул с места. Выехали на проселок, повернули на целину, по низовью проехали вдоль речушки, добрались до каменки, где об этой поре цвела кашка — мелкие бледно-голубые кисточки на коротких ножках, настоящего названия которым никто не знал. А он узнал недавно, это были степные пролески — гиацинтики беловатые. А еще здесь разливали чрезвычайно волнительное благоухание фиалки.

— Ой, — Надежда подняла ноги, захлестанные влажными травами. — Снова туфли намочила, мама заругает.

Юрий подкатил мотоцикл к большому камню с вытертой до блеска спиной — здесь любила гулять и греться на солнце детвора.

— Садись на сухое.

Он вслед за Надеждой соскочил с мотоцикла, уселся рядом на валуне.

Юрий оправдывал свою фамилию — был таким заводным, что рядом с ним никому не удавалось оставаться самым собой, вместе с тем каждый беззаботно растворялся в его воле. Это просто счастье, что та воля касалась не чего-то предосудительного, а наоборот — мальчик организовывал детей, своих ровесников и друзей на полезный досуг, на пение, танцы, музицирование и подобные дела. А у кого не было способностей к художественному проявлению, тот оставался его величеством слушателем и зрителем и считал это званием самым почетным, так как артист без публики ничего не значит.

Так было в детсаде, так оставалось и в школе. С той разницей, что в старших классах Юрий из неформальных лидеров перешел на вполне официальную должность учителя пения, совмещая работу с учебой, — так случилось, что посреди учебного года эта должность неожиданно освободилась. После уроков он теперь руководил школьным хором, для которого сам писал песни. Учителя и все причастные к деятельности Юрия Васильевича, как стали называть Юрия ученики, а также их родители, гордились его достижениями — школа неизменно занимала первые места на районных и областных олимпиадах художественной самодеятельности. А еще ему приходилось руководить хором в сельском клубе. Ну, там работы было еще больше — люди в селе петь любили и без конца куда-то ездили на смотры, конкурсы и просто выступления. К такому хорошему учителю музыки и руководителю хора, который не жалел для работы своего свободного времени, здесь так привыкли, что с неприятным удивлением восприняли новость, что скоро он оканчивает школу и планирует учиться дальше.

Зачем учиться, если его и так высоко ценят, знают даже в области? Деньги он зарабатывает хорошие, дай Бог каждому, да и заработанного авторитета на его век хватит. Но не все рождаются бескрылыми, которые только и способны размышлять подобным образом. Юрий был человеком крылатым и от жизни ждал, даже требовал большего — богатых знаний, интересной работы, великих свершений и полнокровной жизни. Ему, как это было с Фридрихом Ницше, когда тот оканчивал университет, не потребовалось сдавать выпускные экзамены — учителя, как искренние коллеги, и так поставили в его аттестат хорошие оценки.

Конечно, когда по окончанию школы этот непоседа надумал махнуть аж в столицу, чтобы поступить там в соответствующее его задаткам учебное заведение, никто не сомневался, что он своего добьется. Но более других от такого развития событий проигрывала Надежда Рухлякова. Она загрустила сразу, как услышала от матери, что Юрий переписывается с московскими музыкальными училищами, — тетка Варька работала на почте и знала, кто куда посылает открытки и откуда получает корреспонденцию.

— Поедет отсюда твой избранник и забудет о нас, — сказала она дома дочке. — Кто мы такие по сравнению со столичными штучками, певуньями, как и он?

— Что же делать? — растерялась девушка. — Как быть?

— Совет один: чтобы не чувствовать себя брошенкой, лучше самой дать ему отставку.

И вот только здесь, на каменке, девушка поняла, убедилась по своим предчувствиям, что мать права. Надежда посмотрела на Юрия и со жмущей болью в сердце как бы увидела его в другой обстановке, не здесь, а где-то далеко, в замечательном мире, где есть большие аудитории с высокими потолками и огромными окнами, где чуть слышно звучит спокойная, ненавязчивая музыка и раздаются сдержанные голоса людей. То ли от него струилась какая-то не замечаемая раньше необычность, то ли излучалась его мечта и, пружиня прозрачной материальностью, отдаляла его от этих мест, людей и событий? Неизвестно, но сейчас он перестал вписываться в существующую реальность. В самом деле, эта нетронутая первозданность забудется им в шуме и гаме города, а вместе с нею забудется и какая-то там Надежда — троечница, считающая за счастье работать после школы у матери на почте. Еще хорошо, что тетка Мария Сударская идет на пенсию и там освобождается место. А то пришлось бы в колхоз проситься, на свекольные грядки.