До «бофорса» добежал первым — был ведь на палубе.
Полминуты, не больше, стоял у орудия один.
Еще не смолк раскат второго взрыва, не оборвался звонок боевой тревоги; мы опять оказались в сплошном тумане, я никого не видел, только слышал топот. Такие полминуты…
— Подлодки?
Рядом уже стоял Кравченко.
Я пожал плечами:
— Шел с вахты, слышу — взрывы. В той стороне и там…
— Подлодки.
Голос у него был чересчур спокойный, даже скучный.
Я смотрел на него и ждал третьего взрыва.
Невысокий, крепкий Кравченко подобрался, тоже ждал. Он в последние дни все писал письма, чтобы сразу, как придем, отправить — узнать, что с матерью.
Весь расчет занял свои места.
— Боевой пост два к бою готов! — доложил Кравченко, повернув голову к мостику.
Там что-то сказал командир.
Катер шел вперед, не меняя курса.
Кравченко достал из кармана шинели платок, старательно высморкался и сказал, что коммодор делает правильно — уводит караван из опасного района.
Я держал в руках обойму. Металл потеплел у меня в ладонях.
Третьего взрыва не было.
Сильно качнуло. Катер вдруг рыскнул влево, наткнулся на волну, подмял ее.
— Разворачиваемся? — негромко спросил я.
— Да… Обратно.
Подошел боцман.
— Тут порядок?
— Порядок, — сказал Кравченко, пряча платок. — Идем охотиться, боцман?
— Не… Другое приказано. Там эсминец английский с «Либерти» команду снимает. Может, помощь нужна.
— С того, что последним шел?
— Впереди тоже одного накрыли. И команду-то снять не успели… — Пустошный помолчал. — Красиво загремели бы…
Значит, два из пяти транспортов торпедированы фашистскими подлодками. Если бы на них были погружены наши катера…
— Да нет! — сказал я. — Не могло этого быть!
— Ты положи обойму, — разрешил Кравченко.
Наплывал и снова редел туман. Плеск за бортом, жужжание локатора на мачте — все звуки глохли в нем.
Я положил обойму.
Не могло этого быть! Никогда! Не могли мы погрузить катера, как багаж, а сами возвращаться домой пассажирами!
Прошло несколько минут.
Английский эсминец возвращался, мы увидели с правого борта его силуэт. С корабля коротко помигали нам прожектором. Напряженно, на высокой ноте пели дизели эсминца.
Их было слышно и после того, как он исчез в тумане.
Некоторое время наш катер еще шел вперед, потом опять стал разворачиваться. Значит, сняли они команду с транспорта. Можем и мы возвращаться.
Было как-то не по себе… Словно еще тянулись те полминуты, что простоял на палубе один. Я вслушивался в каждый звук на мостике, следил за каждым движением Кравченко, но слушал и смотрел будто со стороны. Замер у ящика с обоймами и одновременно метался. Думал сразу о тысяче вещей и ни о чем толком, и горевал, и готов был обрадоваться чему-то, и торопился додумать самое главное. Это было как последние две-три затяжки… Две-три, а потом — окурок в сторону и вместе с ним все, что не дожито, не додумано, а там будь что будет!
В общем боялся — если можно этим словом объяснить все. Но если даже боялся, я мог спокойно самому себе в этом признаться.
В стороне мостика раздался голос:
— На локаторе! Вижу цель. Курс…
Моторы взревели.
Катер рванулся в туман. Шли самым полным. Не знаю, долго ли… Вдруг прояснилось, и стало видно все: слева открытое пространство, свободное от тумана, справа от него густая, четкая пелена, как дымовая завеса, а впереди, почти прямо по курсу, — подлодка.
Она шла в позиционном положении: над водой торчала рубка — перед ней медленно оседала ноздреватая от пены волна — и впереди темнела, окупаясь в бурун, часть носа.
Подлодка кралась за караваном, в туман… Ей недалеко было до той пелены, первые белесые клочья уже срывались с косо натянутой антенны!
Волна перед рубкой еще не осела — ахнули выстрелы нашего орудия. Затакали пулеметы.
Шли прямо на подлодку. Нет, она не успевала скрыться!
И не было больше ничего на свете — только мы и они, наш катер и подлодка. Враг. Застигнутый убийца. Передавая обойму, я на секунду увидел: рубка не накренилась вперед, погружалась. Там мелькнули какие-то красные пятна.
Мы сближались.
— Дробь! — с досадой крикнул Кравченко.
А!.. Больше нельзя было стрелять. Исчезал уже край рубки. Косо, в пене. Нельзя было опустить ствол орудия так низко. Вскинулся на волне, все заслонил нос катера. Последнее, что я увидел. — антенные стойки над рубкой подлодки. Рубка уже скрылась, а они культяпками торчали из воды прямо перед нами, мы почти доставали их.
«Охотник» рванулся вправо.
Моторы взвыли на предельных оборотах, но ход почему-то резко замедлился. С кормы донеслись крики.
«Уйдет!» — подумал я.
Ускользнула бы. Но тут из тумана выскочил другой наш катер. И почти сразу исчез, оставив на том месте, где развернулся, гладкую воду. Под ней — в глубине — еще клубилась, просвечивала пена, взбитая его винтами, а в тумане уже грохнул тугой утробный взрыв. Потом еще один, третий, четвертый… Глубинные бомбы!
Наш катер описывал широкий круг.
— Положи обойму.
Она была у меня в руках с той минуты, когда прекратили огонь. Еще холодила руки.
Я положил, опять начинал чувствовать качание палубы под ногами, опять возвращаясь к тому, что не успел додумать, — только ощутил как острую, щемящую радость: ведь если бой, значит мы почти дома…
— Человек за бортом!
Кравченко толкнул меня:
— Где? Не видишь?
— Нет…
— Два человека за бортом! — крикнул сигнальщик.
— Вон они!..
С левого борта в темной воде болтались два ярко-красных капковых бушлата. По воде летучими клочьями скользил туман. Как поземка… Бушлаты яркими поплавками ныряли метрах в десяти один от другого.
Мы медленно приближались к ним.
Уже можно было различить головы: одну светловолосую, не покрытую, другую — серую.
— Да это же с подлодки, — заорал я, вдруг сообразив. — Фашисты! Сам видел, точно!
— Что ты кричишь? — сказал Кравченко. — Иди туда, может, понадобишься.
Светловолосый был ближе — ему первому бросили круг.
Боцман бросал.
Линь мелькнул в воздухе и пропал в волнах, а следом — совсем недалеко от светловолосого — плюхнулся круг. Немец забарахтался, мелькнуло и исчезло его потерянное лицо — поднырнул под круг, продел руки.
— Знает! — буркнул Пустошный. — Надраивай…
Стали подтаскивать. Линь натянулся — надраился.
С него сыпались капли.
Руки немца, продетые в круг, повисли, волосы мочалила вода.
