В гуще травы нашлась пустая жестянка из-под консервов, брошенная каким-то проезжим. При виде ее Дживенс даже крякнул от удовольствия. В кармане его куртки имелось немного молотого кофе. А кофе покрепче и табак – что еще нужно ковбою?
В две минуты Рипли развел небольшой костерок. Прихватил жестянку и направился к заводи. Но не доходя дюжины шагов до берега, заметил слева отличную лошадь под дамским седлом, неторопливо щипавшую траву. Над водой, склонившись, стояла Хусефа О’Доннел. А в десяти ярдах правее нее за густыми ветвями саквисты Дживенс разглядел мексиканского льва. Его янтарные глаза сверкали голодным огнем; в шести футах от этих глаз подрагивал кончик хвоста, вытянутого, как у пойнтера в стойке. Зверь едва заметно покачивался на задних лапах – именно это делают все представители семейства кошачьих перед прыжком.
Револьвер Дживенса вместе с поясом валялся в траве, отсюда до него было добрых тридцать пять ярдов, поэтому он с хриплым воплем кинулся между львом и принцессой.
Схватка вышла короткая и довольно беспорядочная. Сойтись с хищником Рипли не удалось – еще до того он услышал пару негромких выстрелов и заметил в воздухе двойную дымную полосу. В следующую секунду туша мексиканского льва с огромной скоростью обрушилась ему на голову и повергла на землю. Ему запомнилось, что он заорал: «Эй, ты, так не по правилам!», а затем выполз из-под туши зверя, извиваясь, как червяк, с набитым травой и песком ртом и здоровенной шишкой на затылке, которым его угораздило хлопнуться о корень вяза. Лев лежал без движения. Раздосадованный вконец и еще не пришедший в себя, Рипли погрозил ему кулаком – и обернулся.
Хусефа стояла все на том же месте, перезаряжая свой оправленный в серебро револьвер тридцать восьмого калибра. Особенно напрягаться на сей раз ей не потребовалось: голова зверя представляла собою куда более крупную мишень, чем жестянка на веревке. На губах девушки и в ее бархатных глазах играла насмешливая улыбка.
Незадачливый спаситель едва не сгорел от такого конфуза. Ему представился случай, о котором он беспрестанно мечтал, но все закончилось нелепой комедией, вроде тех водевилей, что представляют на ярмарках.
– Это вы, мистер Дживенс? – проговорила Хусефа своим медовым контральто. – Вы едва не испортили мне выстрел своими воплями. Вы случайно не ушиблись, когда упали?
– О, нет, не беспокойтесь, – стараясь выглядеть невозмутимым, ответил Рипли.
Подавленный поражением, но не потерявший присутствия духа, он наклонился и вытащил из-под туши зверя свою превосходную в прошлом шляпу. Теперь и шляпа выглядела так, словно ее специально подготовили для комического номера. Затем он опустился на колени и нежно погладил свирепую, скалящуюся окровавленными клыками, голову мертвого мексиканского льва.
– Бедный Билл! – с глубокой горечью произнес Дживенс. – Такой печальный конец, старина!..
– Что вы говорите? – быстро спросила Хусефа.
– Вы, конечно, не могли знать, мисс Хусефа… – продолжал Дживенс с видом человека, в сердце которого великодушие борется с глубочайшим горем. – Нет, вы, конечно, не виноваты. Я, хоть и пытался спасти его, но не сумел вас предупредить.
– Что значит – спасти? Кого?
– Билла. Я весь день напролет искал его. Он уже второй год как стал общим любимцем в нашем лагере. Эх, бедолага! Он ведь и собачку не обидел бы… Парни просто рехнутся, когда узнают. Должно быть, он просто хотел поиграть с вами…
Черные глаза Хусефы упорно сверлили ковбоя, но Рипли с честью выдержал испытание. Он скорбно стоял, задумчиво ероша свои русые кудри. В глазах его была натуральная печаль, но ни капли упрека.
Хусефа дрогнула.
– Что же он тут делал, этот ваш любимец? – спросила она, пуская в ход свой последний козырь. – Ведь у брода Белой Лошади вообще нет никакого лагеря.
– Да этот разбойник еще вчера удрал, – не запнувшись ни на миг, ответил Дживенс. – Диву даюсь, как это еще койоты его до смерти не напугали. Видите ли, мисс, на прошлой неделе Джим Уэбстер, наш конюх, притащил в лагерь щенка терьера. Так этот щенок прямо всю жизнь Биллу отравил: гонял по округе, часами грыз его хвост, отталкивал от миски. Дошло до того, что, когда ложились спать, Билл забивался под одеяло к кому-нибудь из парней, лишь бы подальше от терьера. Видать, тот довел-таки его до крайности, вот он и удрал.
Хусефа взглянула на тушу свирепого хищника. Рипли ласково похлопал его по передней лапе, одного удара которой было бы достаточно, чтобы свалить наземь годовалого бычка. На оливково-смуглом лице девушки выступил густой румянец. Взгляд ее смягчился, а густые, как опахала, ресницы на мгновение опустились. Исчезло насмешливое выражение.
– Мне жаль, – сказала она, – но он был очень большой и прыгнул так высоко, что я…
– Старина Билл просто проголодался, – перебил ее Дживенс, словно спеша заступиться за покойника. – Мы всегда заставляли его прыгать перед кормежкой. Чтобы получить лишний кусок мяса, он валился навзничь и начинал кататься, как котенок. Думаю, что, приметив вас, он решил, что вы дадите ему перекусить.
Внезапно глаза Хусефы широко распахнулись.
– Но ведь я же могла застрелить вас! – энергично воскликнула она. – Вы бросились как раз между мной и зверем. Вы рисковали жизнью, чтобы спасти своего любимца! Это замечательно, мистер Дживенс. Мне по душе люди, которые любят животных.
Да-да, сейчас в ее взгляде светилось самое настоящее восхищение! Из пепелища позора на глазах рождался герой. Рипли придал своему лицу выражение, которое, по его мнению, могло бы обеспечить ему самое высокое положение в Обществе защиты животных.
– Я всегда их любил, – скоромно сообщил он. – Лошадей, собак, кошек, мексиканских львов, коров, овец, аллигаторов…
– Терпеть не могу аллигаторов! – мгновенно возразила Хусефа. – Вонючие, подлые твари!
– Я разве упоминал аллигаторов? – спохватился Дживенс. – Разумеется, я имел в виду антилоп.
Уязвленная совесть Хусефы толкнула ее еще дальше. С покаянным видом она протянула руку, в глазах ее заблестели слезинки.
– Прошу вас, простите меня, мистер Дживенс! Ведь я слабая женщина, и неудивительно, что я испугалась. Мне бесконечно жаль, что я погубила вашего Билла. Если бы я знала!..
Рипли принял протянутую руку и удерживал ее в своей, всячески изображая мучительную борьбу между великодушием и горечью скорби. Наконец стало очевидно, что Хусефа прощена и оправдана.
– Прошу вас, даже не упоминайте об этом больше, мисс. Своим видом Билл мог напугать кого угодно. Уж как-нибудь я объясню это своим парням.
– Правда? И вы не станете меня презирать? – Хусефа доверчиво придвинулась поближе к Рипли. Глаза ее смотрели нежно и ласково, в них светилась пленительная мольба. – Я сама возненавидела бы всякого, кто посмел бы поднять руку на моего котенка. И как благородно с вашей стороны, что вы пытались спасти его, рискуя жизнью! На свете мало людей, которые отважились бы на такой поступок.
