— Хотел стать продавцом в магазине Чурина, но японцы не приняли на работу. Слышал, что в СССР — государственная торговля. Это как? Меня возьмут? Мне нравится стоять за прилавком.
Я долго ему объясняла, что такое советская торговля. Он ничего не понял.
— Магазин без владельца? Такого не может быть! Наверное, у вас все же чуринские магазины. Они есть во всех странах…
Каким анахронизмом будет этот молодой человек в Москве или в любом другом нашем городе! Ему придется начинать с самого начала. Как они мало знали о нас! Ничего не знали. Хотелось бы встретить этого парня лет этак через десять…
Эмигранты, или «беженцы», как они себя называли, перестали быть эмигрантами, и не они занимали сейчас наше внимание.
В Харбине имелась чанкайшистская администрация, и она, несмотря на присутствие наших войск, хотела задавать тон. Считалось, что советские войска вот-вот уйдут.
Ставленником Чан Кайши, его доверенным лицом, эмиссаром в Харбине был генерал Ян. Он прекрасно владел английским, так как получил военную подготовку в Соединенных Штатах. Он околачивал пороги нашего главного штаба, умоляя маршала повременить с выводом советских войск из Харбина. Беспокойство Яна имело свою причину: кроме гоминьдановской администрации и небольшого гарнизона, сил для отпора народной армии у Яна не имелось; ее подразделения зажали Харбин в железное кольцо.
Генерал Ян прикидывался чуть ли не другом Советского Союза, устраивал в честь советского командования приемы и балы. Его словно бы обесцвеченное, выхоленное лицо казалось сплошной улыбкой. Иногда он напускал на себя этакую философичную меланхолию и улыбка становилась неопределенной — так улыбается страдающий человек, вынужденный нести непосильное бремя государственных забот. Лицо генерала Яна я назвала бы притворно-благородным. Он умел красиво курить сигару и рассуждать о «трудах» и идеях Чан Кайши. Имелась в виду книжка Чан Кайши «Судьба Китая». Генерал даже подарил мне эту книжку, и я в свободные минуты ее перелистывала, чтобы уяснить идеологические основы гоминьдановской политики. Автор обвинял всех и вся в непонимании «вечных качеств китайской культуры»; марксизм-де противоречит духу китайской цивилизации; основную тяжесть войны против Японии вынес Китай, а не союзники. Началом всех преобразований в Китае должно явиться психологическое и этическое перевоспитание населения. Нужно выработать свою, чисто китайскую «независимую идеологию», в которой упор следует сделать на оживление древней культуры китайской нации, развивать «древнюю традицию чистоты, аскетизма, практичности и серьезности в делах». И этот богач патетически восклицал: «Не засиживайтесь в городах, соблазняясь пустой славой, живите простой и бедной жизнью и включайтесь, в низовую работу по национальной реконструкции!» Дух национализма должен пронизывать все. Все политические партии во имя национального единства должны подчиняться гоминьдановцам, отказаться от вооруженных сил, ибо «пока существует гоминьдан, до тех пор будет существовать Китай». В силу своих особых качеств китайцы в течение тысячелетий были руководителями народов Азии в спасении погибающих. Природа китайского человека есть общественная, а западного — индивидуалистическая. Крупными мазками Чан Кайши набрасывал проект «идеального» гоминьдановского государства, в котором каждый человек должен сознавать себя винтиком, «частью общего мы». Чан Кайши был за «кооперативный строй», но без ликвидации помещиков и кулаков. Члены каждого кооператива могли бы рассматриваться как группы солдат. То была проповедь некоего государственного крепостного права, при котором человек, не вдаваясь в классовую сущность государственного строя, во имя националистической идеи должен молчаливо и безропотно тянуть лямку. Признаться, меня несколько удивили концепции Чан Кайши: они во многом совпадали с высказываниями некоторых руководителей КПК. Например, отождествление культуры с народным благосостоянием, а благосостояния — с готовностью к войне.
«Нужно вернуться к древнему идеалу», — напевал генерал Ян. А я уже знала, что генерал Ян является главным организатором гоминьдановского подполья в Харбине. Именно в Фуцзядяне он организовал террористические банды, которые называли себя «отрядами народной самообороны». Во главе их стоял налетчик Чжен, в свое время наводивший ужас на харбинских обывателей. Генерал Ян исподволь пытался развертывать так называемую 6-ю повстанческую армию. Наряду с налетчиком Чженом тут действовал некий полковник, возглавлявший подпольную фашистскую организацию «синерубашечников». Полковник имел собственный штаб, свою радиостанцию и начал было выступать по радио с призывами объединяться против коммунистической опасности. Так как полковник засылал своих лазутчиков в советские воинские части, пришлось его задержать. Тут-то и выяснилось, что он послан самим Чан Кайши и поддерживает с ним регулярную связь.
Советское командование подозревало, что генерал Ян руководит и самой опасной китайской террористической организацией «Братья по крови». За несколько дней до моего приезда в Харбин террористами был убит видный руководитель партизанского движения в Маньчжурии Ли Чжаолин.
А солнце пригревало все сильнее, и по Сунгари поплыли льдины метровой толщины. Весна… В каждом городе есть свои излюбленные места. В Харбине — это левый берег Сунгари, с ее пляжами, многочисленными протоками. В знойные дни за реку переправлялось чуть ли не все население разноплеменного города. Перевозили на лодках. Весной случались наводнения. Затон, расположенный против Харбина на левом берегу реки, страдал чаще всего. Тут обитала беднота. Деваться некуда — переселялись на чердаки и ждали, пока спадет вода.
Я выходила на берег Сунгари и часами наблюдала, как льдины медленно уплывают на северо-восток, к Амуру, к Хабаровску. Становилось грустно. Недавно прочитала стихи местного поэта, и они застряли в памяти, наверное, потому, что выражали в какой-то мере сущность суженной до предела эмигрантской жизни:
Нет ничего печальней этих дач
С угрюмыми следами наводненья.
Осенний дождь, как долгий-долгий плач, —
До исступления, до отупенья!
И здесь, на самом берегу реки,
Которой в мире нет непостоянней,
В глухом окаменении тоски
Живут стареющие россияне.
И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам,
В селенье, исчезающем бесследно,
По воскресеньям православный храм
Растерянно подъемлет голос медный.
Но хищно желтоводная река
Кусает берег, дни жестоко числит,
И горестно мы наблюдаем, как
Строения подмытые повисли.
И через несколько летящих лет
Ни россиян, ни дач, ни храма нет,
И только память обо всем об этом
Да двадцать строк, оставленных поэтом!
Китайцы называли Сунгари по-своему: Сунхуа-цзян, что значит река кедрового ореха. В этом был свой смысл: от истоков до Гирина она течет среди Восточно-Маньчжурских гор, покрытых тайгой.
