Ярема знал: ему нужно проскочить по ту сторону огненного кольца так, чтобы не прижгло ни одного волоска. Если озарит его хотя бы одна искорка — конец, тогда он сгорит и оставит не только клок горящей шерсти, но и всю свою шкуру. Поэтому прицеливался к прыжку еще точнее и напряженнее, нежели цирковой тигр. Шел теперь вдоль фронта пылающих костров, шел невидимый, хотя сам видел все, гладил маленького скворца — неожиданный заманчивый подарок судьбы, присматривался к людям, которые стояли и сидели у огня, подбрасывали в пламя сухой хворост, вели неторопливые разговоры. Выбрал, куда броситься, куда пристать, не хотел сворачивать туда, где стоят молодые, потому что молодые всегда более подозрительны, и каждый из них мечтает поймать нарушителя границы, в то время как пожилые думают лишь об оставленном доме и теплой постели, голова у них забита хозяйственными заботами, наверняка ведь ливень наделал беды повсюду. Была у него неопределенная надежда также на то, что кто-нибудь из пожилых мужчин вспомнит его лицо и не так вспомнит, чтобы узнать полностью (они, пожалуй, выбросили из головы страшные годы бандеровщины), а только заденет краешком памяти, но и того достаточно для успокоения человека. Скользнет взглядом по твоему лицу, и оно пройдет перед глазами его памяти так, что человек этот невольно признает тебя своим, не связывая твой образ с теми давнишними, которые сохраняются где-то в отдаленнейших уголках мозга.
Свернул на освещенную полосу леса, шел теперь между двух костров, делая вид, будто просто переходит от одного к другому, спокойно гладил птичку, сдерживая в руке дрожь, которая рождалась где-то в предплечье и угрожала дойти до пальцев. Когда приближался к костру, навстречу ему смотрели несколько мужчин. Зоркие глаза горцев, глубокие, с ночной чернотой и таинственностью. Если в его глазах промелькнет хотя бы искра страха, затеплится хотя бы малейший уголек нерешительности, они заметят это, и тогда...
Неторопливо подошел к огню, расстегнул пуговицу на кептаре, сказал:
— Вот, стало быть, нашел в лесу. Будет мальчонке забава...
Раздвинулись, уступая место ближе к огню. Кого хотели согреть: его или скворца? Один попыхивал трубочкой из-под обвисших усов, смотрел на руки Яремы, другой погладил птичку, словно хотел убедиться, что она настоящая. Ярема попросил табаку. Нарочно достал из кармана клочок газеты, чтобы видели: местная. Дал подержать скворца тому, кто погладил его, сам свернул цигарку, со вкусом затянулся, сплюнул в огонь, аж зашипело, немного постоял, сказал, обращаясь к скворцу:
— Ну, малый, пошли к своему огню.
И скворец, согревшись и, быть может, обрадовавшись людям, свистнул.
К другому костру Ярема не подошел. Незаметно свернул в темноту, стал потихоньку удаляться от пылающего рубежа. Шел долго, боялся ускорить шаг, он все еще не верил в то, что вырвался, не верил в свое освобождение, в победу. Но когда засерела лента шоссе, отбросил все страхи и колебания. Пускай стерегут пустые горы и дремучие леса! Его уже там нет, он там, где должен был быть, куда вела его ненависть, он сделает теперь все, что хотел, все, что намеревался.
14.
На заставу приехал майор из штаба округа, бледный, усатый мужчина с задумчивыми глазами. Он молча выслушал рассказ о событиях последнего дня и двух ночей, в течение которых начальник заставы так и не смежил глаз.
Майор осмотрел одежду, съездил к тому месту, где была найдена нейлоновая сумка, измерил те несколько следов, которые оставил там лазутчик.
— Нарушитель имеет примерно метр восемьдесят сантиметров, восемьдесят пять килограммов веса...
— Это мы знаем, — буркнул полковник.
— Средних лет, — спокойно добавил майор.
— А об этом ты откуда узнал? — не поверил Нелютов.
— Одежда свидетельствует. Не такая яркая, как у молодых, но не очень и темная.
— Ну, это еще ворожка надвое... — улыбнулся полковник. — Сказал бы, где его искать?
— Немного странная походка у него, — опять начал свое майор. — Короткие шаги. Так, будто он не удирает, а потихоньку ходит себе, думает...
— Или бормочет под нос молитвы... — неожиданно добавил Шопот.
Нелютов повернулся к нему всем корпусом.
— А ты, начальник, какими источниками пользовался?
— С вашей помощью, товарищ полковник. Дедуктивный метод. Подозреваю, что сюда наведался друг немецкого доктора Ярема Стиглый.
— Глупости, — насупился полковник, — из миллиона один шанс.
— Для границы теория вероятности имеет как раз противоположное применение, — сказал майор, — тут миллион шансов, как правило, не сбывается, а миллион первый — в самый раз...
— Не морочьте мне голову, — пробормотал полковник. Ему уже и самому хотелось согласиться, что нарушитель — Стиглый, но сделать это — значило капитулировать перед анонимом, который и до сих пор торчал где-то позади и нетерпеливо сопел, как тот дьявол, что пришел к алхимику за обещанной душой. И Шопот, и майор, конечно, не знали о существовании анонима, им легко было выдвигать любые предположения, а ему?
— Кто он такой, узнаем, когда познакомимся с ним лично. Покамест же необходимо распространить среди дружинников хотя бы приблизительные приметы этого человека. На тот случай, если ему удастся вырваться из района блокирования. Вырваться, не оставив следов...
— Без следов ничего не бывает, — заметил майор.
— Ты меня не учи, майор. Не бывает без следов в твоем миллионе случаев, а в миллион первом как раз может быть и бесследная чертовщина...
— Не бывает, — упрямо повторил майор.
— Тогда найди след.
— Найдем.
— Как считаешь: откуда это тряпье? Из какой страны?
— Я видел доктора, задержанного вчера. Кажется, одежда у того и другого одного происхождения.
— Из Германии?
— Да. Когда-то из Германии выходили великие философы, музыканты, писатели, а теперь, к сожалению, шпионы... Ничего. Далеко не уйдет, — уверенно сказал майор. Он настраивал себя на успех: непременно найдется незамеченная раньше деталь, какая-то зацепка...
— Не кажется ли тебе, что мы похожи на того хвастливого воина, который так вооружился, что боялся взглянуть в зеркало: сам на себя наводил страх? — прищурил глаз Нелютов. — Мы вот с капитаном уже около двух суток ловим этого «европейца», но чем ближе к нему подбираемся, тем дальше он удирает... Ты посмотри вот на это...
Полковник достал из кармана газету с давним снимком бандеровцев, подал майору. Тот долго смотрел, слушая пояснения, на его бледном лице не дрогнул ни единый мускул, в глазах не промелькнуло ни удивление, ни любопытство. Его точный ум знал только одну работу: сопоставлять, анализировать, делать неторопливые предположения, выводы. Вся его жизнь закручивалась в неразрывный круг: слышу, вижу, вспоминаю, мыслю.
