— Ах, Генри, Генри, — воскликнул мастер Баллантрэ, — какой ты бесценный человек! Я вижу, ты лучше нас всех. На вид ты такой суровый, а сердце у тебя золотое. О, если бы я мог хоть отчасти походить на тебя!
Ласковые слова, с которыми мастер Баллантрэ обратился к своему брату, тронули старика и колебание его сразу прошло. Вопрос был исчерпан и бумага была подписана.
Вскоре после этого огромный участок Октергалл был продан, но, к сожалению, гораздо ниже своей стоимости, и полученный от этой продажи земли капитал был отдан мастеру Баллантрэ, который выслал его во Францию, куда он собирался в скором времени уехать. По крайней мере, так он сказал, но насколько ему можно было верить — это другой вопрос. Знаю только, что земля была продана, что мастер Баллантрэ набил себе карманы золотом, и что он преспокойно проживал себе в Деррисдире, откладывая свой отъезд со дня на день.
Почему он не уезжал, это мне неизвестно. Сидел ли он в Деррисдире нарочно, чтобы сердить мистера Генри, выжидал ли он случая отправиться в Индию (в Индию он также собирался, предварительно побывав во Франции), или же его любовная интрига с миссис Генри удерживала его или же, наконец, его удерживали в Деррисдире какие-нибудь правительственные распоряжения, в точности сказать я не могу, но только он не покидал нас.
Я сказал правительственные распоряжения, потому что в ту пору я уже открыл секрет мастера Баллантрэ и узнал, что он дурачит всех, и что жизни его в Шотландии не грозит ни малейшая опасность.
Первый, кто навел меня на эту мысль, был один ленник, который говорил со мной о мастере Баллантрэ. Это был один якобит, сын которого погиб при Куллодене,
— Странное дело, — сказал он мне между прочим, — каким образом мастер Баллантрэ попал в Коккермут?
— В Коккермут? — спросил я, и в ту же минуту вспомнил, как я был удивлен, увидев мастера Баллантрэ в день его приезда в таком нарядном, чистеньком костюме, тогда как, по его словам, он совершил такое длинное путешествие.
— Ну, да, разумеется. В Коккермуте капитан Крэль взял его на корабль и доставил его сюда, — сказал ленник. — А вы воображали, что он приехал сюда по морю, прямо из Франции? Мы тоже так думали, но это вовсе неправда.
Я запомнил эти слова и передал эту новость мистеру Генри.
— Это довольно интересное обстоятельство, не правда ли? — сказал я.
— Ах, какое мне до этого дело, откуда он приехал, — проворчал мистер Генри, — неприятно, что он здесь.
— Это совершенно верно, — сказал я, — но только факт, что он приехал из Коккермута, навел меня на ту мысль, что, по всей вероятности, положение его в Шотландии вовсе не опасное. Помните, как мы с вами удивлялись тому, что он так спокойно разъезжает повсюду? Не указывает ли это на то, что положение его вполне безопасно?
— Так, так, — сказал мистер Генри. — Вы правы, все это совершенно справедливо. Дайте мне подумать минуту.
И он о чем-то задумался и при этом ехидно улыбался. В то время, как эта ехидная улыбка пробегала по его лицу, он был немного похож на мастера Баллантрэ.
— Дайте мне лист бумаги, — сказал он мне.
После этого, не сказав ни слова, он уселся за стол и принялся писать знакомому письмо. Я не стану называть фамилию того лица, которому он писал, но скажу только, что это была личность, занимавшая весьма высокое общественное положение. С этим письмом я отправился к Макконоки, так как никому, кроме него, я не мог дать это поручение, и велел ему тотчас оседлать лошадь и свезти его по адресу.
Он вернулся с ответом очень быстро, раньше, чем я, несмотря на все свое нетерпение, мог ожидать.
В то время как мистер Генри читал это письмо, ехидная улыбка снова пробежала по его лицу.
— Вы оказали мне большую услугу, мистер Маккеллар, — сказал он, прочитав письмо, — наведя меня на мысль о том, что брат мой только говорит о том, что он находится в опасности, тогда как этого вовсе нет. Имея в руках это оружие, — он указал на письмо, — я нанесу ему удар. Вот подождите, во время обеда вы все узнаете.
Во время обеда мистер Генри предложил мастеру Баллантрэ отправиться с ним в какое-то общественное место. Лорд, как мистер Генри и ожидал, тотчас выразил по этому поводу свой протест и сказал, что мастеру Баллантрэ отнюдь не следует показываться в обществе, так как ему может грозить опасность быть узнанным.
— О, что говорить о какой-то опасности, которой вовсе нет, — сказал мистер Генри веселым тоном. — Зачем вы секретничаете, когда я все знаю.
— Я секретничаю? — в изумлении спросил лорд. — Я даю тебе слово, Генри, что у меня от тебя нет никакого секрета.
Мастер Баллантрэ переменился в лице. Он не ожидал этого удара.
— Как, — спросил мистер Генри, делая вид, будто он очень удивлен, — и вы, отец мой, ничего не знали? Это меня крайне удивляет. Однако я вижу, Джемс, ты очень преданный слуга, если ты даже от отца держишь в секрете то, о чем тебе велено не говорить. Но мне кажется, что на отца-то ты мог положиться и должен был знать, что он не проговорится.
— О чем ты говоришь? Я положительно отрицаю, что могу вращаться в обществе, не опасаясь за свою жизнь, — сказал мастер Баллантрэ. — Я приказываю тебе молчать, — закричал он сердитым голосом и засуетился, походя при этом скорее на капризного ребенка, чем на взрослого человека.
— Могу тебя уверить, что от тебя вовсе не требовалось, чтобы ты секретничал со своими родственниками, — продолжал мистер Генри свою речь, — ты в этом отношении выказал лишнее рвение. Я знаю это достоверно. Вот что по этому поводу пишет мне один из моих знакомых. — Он развернул письмо и начал читать: — «В интересах правительства, а равно и молодого человека, которого мы по-прежнему будем называть мистером Балли, разумеется, лучше держать все дело в секрете, но, во всяком случае, о родственниках мистера Балли в этом отношении не может быть и речи, с ними он может говорить совершенно откровенно, и это ему было сказано. Нам и в голову не приходило требовать, чтобы мистер Балли держал членов своей семьи в таком тревожном сомнении, в котором, к сожалению, вы находитесь, и поэтому я спешу сообщить вам, что мистеру Балли не грозит ни малейшая опасность, и что он может проживать в Великобритании так же спокойно, как и вы».
— Может ли это быть? — воскликнул милорд, глядя на мастера Баллантрэ крайне изумленным, а вместе с тем и подозрительным взглядом.
— Мой дорогой отец, — сказал мастер Баллантрэ, уже несколько оправившись, — я очень рад, чрезвычайно рад, что тайна эта открылась, и что мне, стало быть, нечего больше секретничать перед вами. Те инструкции, которые были мне даны в Лондоне, были совершенно противоположны тому, что я только что слышал, и мне было поставлено в обязанность хранить этот секрет в полной его неприкосновенности даже от вас, да, преимущественно от вас. Я могу в подтверждение истины моих слов показать вам даже одно письмо, если я только не уничтожил его. По всей вероятности, разрешение открыто говорить о том, что жизни моей в Великобритании не грозит опасность, вышло очень недавно, или же корреспондент Генри ошибся и что-нибудь перепутал. По моему мнению, вообще, тот, кто пишет это письмо, не знает толком, в чем дело. Сказать вам правду, отец мой, — продолжал мистер Баллантрэ, подождав минуту и оправляясь все больше и больше, — я сначала предполагал, что подобный незаслуженной милостью я обязан вашему ходатайству, что вы хлопотали о том, чтобы такого известного мятежника, как я, помиловали, но что вы нарочно держите это в секрете, так как вы слишком великодушны, чтобы хвастаться теми благодеяниями, которые вы совершаете. И поэтому я из уважения к вам еще больше старался держать в тайне тот факт, что я помилован. Теперь же, когда я убедился в том, что не вы хлопотали обо мне, меня крайне интересует вопрос, кто мог быть настолько любезен, что ходатайствовал за меня и выпросил мне прощение, и кто осмелился предположить, будто я попал в немилость по случаю того, что я совершил какой-то подлый поступок: насколько я мог понять, в письме, которое получил Генри, есть на этот счет намек, и даже не желаю оправдываться в том, что я совершить его не мог, так как вы знаете вашего сына и знаете, что он мятежник, но не шпион и не перебежчик. Я никогда в жизни еще не слышал, чтобы какой-нибудь лорд Деррисдир был бы шпионом или перебежчиком.
