И теперь, выползая из разбитого «хейнкеля», они, падая, спотыкаясь от изнеможения, бежали навстречу русским солдатам.
— Братцы! Свои! Наши! Мы — из плена!..
Солдаты подхватили на руки худых, костлявых, плачущих от счастья людей, понесли к себе, в тепло и уют…
В штабе летчик по-уставному взял руки по швам:
— Старший лейтенант Девятаев явился для прохождения дальнейшей службы!
Майор, командир стрелкового полка, молча обнял летчика за худые костлявые плечи. Осторожно, боясь причинить боль, пожал худую, исцарапанную ладонь.
— Видать, в рубашке родился ты, старшой. На восемь километров после линии фронта «фрица» мы заманили. А через пару верст наготове стоят зенитки…
На этом радостном, победном моменте, пожалуй, можно бы и закончить повествование о неслыханном перелете мятежного экипажа, про который позднее будет сказано: «Вы показали, что в каких бы условиях ни находился советский человек, он всегда останется советским человеком», а солдат напишет стихи:
Кем не закончено сраженье,
Врагу не скажет тот: «Прости».
Тот в самом трудном положенье
Сумеет крылья обрести.
Но, думается, читателю небезынтересно узнать, как сложились судьбы героев этого документального рассказа, что произошло на Узедоме после захвата пленными модернизированного бомбардировщика «Хейнкель-111».
После войны Девятаев вернулся в Казань, стал работать в речном порту. И однажды под вечер домой к Михаилу Петровичу пожаловали журналисты. Он впервые встретился с корреспондентами, и это несколько обескуражило капитана рейдового буксирного, неказистого теплохода. Капитан считал, что в газетах пишут только о выдающихся людях и событиях.
— Что вы! — искренне возразил он. — Мы — подсобная служба. Баржи переставляем, плоты подтягиваем. Писать не о чем, не заслужили.
— Насколько нам стало известно, вы улетели из плена на фашистском самолете…
— Ну, то дела давно минувших дней, — грустно ответил Девятаев. — И кому полагается, те об этом хорошо знают…
— То — другое дело. Вы нам расскажите.
Девятаев отмахнулся:
— И вспоминать не хочется… Кому надо было, я десятки раз повторял одно и то же. — И предложил: — Выпьем лучше чайку. Густой, ароматный.
— С удовольствием.
Присели за стол. Узнав за чаем, что один из журналистов был летчиком в Испании, Девятаев сразу оживился:
— Боброва, случаем, не знавали?
— Владимира Ивановича? Еще бы!.. Сбил там, помнится, тринадцать «фиатов» и «юнкерсов».
— Так он же мой командир! — привстал от неожиданности Михаил Петрович. — Мы же кровные побратимы.
— Как?
— Когда в сорок первом меня ранили, он пол-литра своей крови мне отдал.
И журналисты «вытянули» рассказ из волжского капитана. Они просидели у него за остывшим чаем далеко за полночь.
Через несколько дней пришли снова:
— Да вы знаете, Михаил Петрович, что вы за человек: вам Золотая Звезда полагается, не меньше! Мы смотрели документы. Теперь будем писать.
— Вот это зря.
— Почему?
— Во-первых, никакого героизма. Давайте обойдемся без громких слов. Во-вторых, вы должны знать, что меня спрашивали: «Зачем тебе дали самолет, с каким заданием летел?..»
— Но ведь это несправедливо! Сейчас другое время.
— В-третьих, — Девятаев стоял на своем, — никто такого не напечатает.
Не печатали, действительно, долго. Закончилась навигация пятьдесят шестого, капитан поставил теплоход на зимовку, а сам преподавал на курсах матросов-рулевых правила судовождения.
Погожим мартовским утром, когда весело припекало теплое вешнее солнышко, Девятаев начал обычные занятия в классе. Дверь открыл коллега-преподаватель:
— Михаил Петрович, вас к телефону. Сам министр вызывает.
Девятаев вышел в коридор:
— Не разыгрывай, видишь, урок…
Снова открылась дверь. Пришел начальник курсов:
— Прошу ко мне в кабинет.
Телефонная трубка донесла вежливый шутливый голос:
— Вы что, Михаил Петрович, уже и министра не хотите признавать?..
— Простите, но…
Девятаев терялся в догадках. С какой стати ему будет звонить министр? И даже знает имя-отчество… Тот же голос стал серьезнее:
— А я, грешным делом, и не думал, что у нас в речном флоте работают такие люди. Только сейчас узнал из «Литературной газеты». А вас прошу завтра быть у меня. Билет на самолет в Казани приготовлен. До свиданья, до завтра. Встретимся в Москве.
На другое утро в большом доме на Кузнецком мосту ему сказали:
— Министр вас ждет.
В повести фронтовых лет «Небо войны» трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин написал:
«…Вчера мне сообщили, что с задания не возвратился старший лейтенант Девятаев… Он выпрыгнул с парашютом на вражескую территорию. Что стало с ним?
Ждали день, другой, звонили в штабы — никто ничего не сказал о нашем Девятаеве. Его поглотила страшная неизвестность. Что ж, не он первый и, видимо, не он последний. Одним удавалось сравнительно быстро вырваться из фашистских лап, другие проходили мучительный путь через концлагеря, третьи не возвращались совсем.
Вскоре в дивизию поступил приказ: перебазироваться в район Равы-Русской. Решив, что это будет, видимо, наша последняя база на собственной территории, я снова вспомнил о Михаиле Девятаеве. Где же он приземлился? Даже если его не схватят немцы, ему не пробраться к линии фронта. Ведь в лесах Западной Украины хозяйничают шайки бандеровцев.
О судьбе Девятаева мы узнали много лет спустя. Это не просто героическая, а поистине легендарная история.
…Существовавший в то время «порядок» расследования подобных случаев надолго похоронил в бумагах самоотверженный подвиг советских людей, и прежде всего их вдохновителя и вожака. Лишь когда была восстановлена правда и история этого подвига, Девятаев прибыл в Москву, чтобы встретиться здесь со своими боевыми друзьями и сподвижниками, вспомнить вместе с ними подробности необычайного перелета.
Тогда и я после многих лет разлуки и неведения увидел бывшего своего летчика, о котором много думал на фронте, не раз мысленно шел с ним по мрачным лабиринтам вражеского плена. Мы с Девятаевым разыскали на карте тот населенный пункт Львовской области, из которого он вылетел на боевое задание, припомнили его последний воздушный бой».
…Министр речного флота России в большом светлом кабинете, застеленном мягкими коврами, усадил Девятаева напротив себя и предложил «расширить» очерк, опубликованный накануне в «Литературной газете». Время для рассказа не ограничил.
