— Сударь, я привыкла спать без света.
“Сударь! Вот подходящее слово, — подумал я, — оно напоминает, с кем имеешь дело”. Наконец она приближается и ложится на постель. Я сжимаю её в объятиях и уже приготовляюсь к приступу, когда обнаруживается, что это невозможно: Шарпийон затянута с головы до ног в пеньюар, который мне никак не удаётся развязать. Я умоляю и заклинаю её ответить на мою любовь. Молчание. В подобном положении любовная страсть быстро обращается в ярость. С проклятиями я бросился на это презренное существо и с силой сотрясал её, словно передо мною был какой-то мешок. Пеньюар превратился в кучу лоскутьев, но всё оставалось напрасным. Она сжала ноги, собрав все силы, чтобы не уступать мне. Через час, утомлённый и обескураженный, я отказался от своего намерения и, подобно Отелло, но совершенно по другой причине испытывал сильнейшее желание задушить несчастную.
Какая ужасная ночь! Нежность, мольбы, гнев, убеждение, оскорбления и угрозы — ничто не могло поколебать её. Наконец, я торопливо оделся, голова у меня горела, и я не ощущал, что делается вокруг. По дороге я переворачивал падающую мебель и собирался уже высадить дверь на улицу, если бы разбуженная служанка не отперла засов. Без шляпы и галстука я бросился вон из дома и тут же врезался в ночного сторожа, который уцепился за мой воротник, так что я был вынужден подсечкой уложить его на мостовую. Я добрался до своей постели уже в четыре часа, в горячке, которая свалила меня на пять дней.
По причине этой неудачной любовной кампании у меня оказалось время для основательных размышлений, и я почувствовал или скорее вообразил себя совершенно излечившимся от своей недостойной страсти. На время сего вынужденного уединения я велел моему негру откладывать все письма — до выздоровления я не желал знать никаких новостей. На пятый день по моему требованию Ярб подал мне пакет с почтой. Как и следовало ожидать, в нём были и записочки Шарпийон. Кроме того, имелось письмо от её матери, в котором она сообщала про здоровье дочки и, в особенности, о кровавых следах моей ярости, оставшихся, по её выражению, на теле несчастной жертвы. Выспренние рассуждения старухи оканчивались заявлением, что она намеревается действовать против меня при помощи закона.
Сама же Шарпийон признавала свою неправоту и с удивившей меня умеренностью упоминала и о моей вине. Записка оканчивалась просьбой разрешить ей приехать тайно, чтобы сообщить мне нечто важное. В эту минуту Ярб подал листок от кавалера Гудара, ждавшего внизу ответа.
Я велел просить его. Он в подробностях описал моё ночное приключение, не упустив ни одно из обстоятельств, даже разорванную рубашку и некоторые комические мои усилия.
— Но от кого вы так хорошо обо всём осведомлены?
— Это её матушка.
— Она, конечно, показывала вам на теле дочки следы моего гнева?
— Я всё видел и даже ощупывал.
— Вы удачливее меня. Интересно, почему мадам Огспурхор раздражена более, чем сама Шарпийон?
— Вы шутите! Ведь она не получила обещанных ста гиней.
— Неужели вы думаете, что я не поспешил бы расстаться с ними, если бы девица оказалась сговорчивее?
— Сомнения-то ведь не у меня, а у неё. Кроме того, она опасается, как бы вы не бросили дочку, попользовавшись ею.
— Вполне вероятно, однако я не тот человек, чтобы покинуть её без достаточного вознаграждения. Но, согласитесь, если мы расстанемся сейчас, они не могут ни на что претендовать.
— И это ваше последнее слово?
— Совершенно верно.
— Превосходно. Позвольте мне зайти через час. Я хочу сделать вам подарок, который был бы приятен для вас.
“Может быть, он приведёт мне саму Шарпийон, покорную и раскаивающуюся?” — подумал я после того, как кавалер удалился. Он был пунктуален и возвратился в сопровождении человека, нёсшего завёрнутое кресло.
— И это подарок, о котором вы говорили?
— Взамен я хотел бы получить крайне необходимые для меня сто фунтов.
— Вы смеётесь надо мной.
— Когда вы осмотрите эту вещь, а тем более испытаете её, моя просьба покажется вам весьма скромной. Это кресло имеет пять пружин, которые выскакивают все одновременно, как только садишься на него. Две пружины удерживают руки, две раздвигают ноги, а пятая поднимает сидение на удобную высоту. — С этими словами Гудар уселся на кресло, и всё произошло так, как он говорил.
— Я хотел бы взять это приспособление на один день, но не собираюсь покупать его.
Хоть я и не ханжа, но вид сего механизма вызвал во мне отвращение. Показав Гудару письмо, в котором Шарпийон обещала посетить меня, я сказал, что хочу использовать кресло, имея в виду убедить девицу в полной своей над нею власти.
— Вы можете иметь эту девку, когда только пожелаете. Как по-вашему, чем живут подобные женщины, если не проституцией? Бабка мошенница, родом из Берна, но утверждает, что благородная. На самом же деле громкое имя досталось ей от любовника, который сделал ей пять детей и бросил. Шарпийон родилась у самой молодой её дочки, которая явилась источником несчастий всего этого семейства. За интриги её изгнали из Берна, и она уехала в Верхнюю Бургундию, где жила на средства от своего так называемого эликсира.
— Разве Шарпийон не из Безансона?
— Она действительно родилась в этом городе, но мать никогда не могла толком объяснить ей, кто был её отцом. Она называет то барона Версака, то графа Буленвилье.
— А почему эти женщины уехали из Парижа?
— Дело в том, что мать разорил последний её любовник, некий джентльмен удачи по имени Ростэн, вы его видели. Этот человек отнял у неё буквально всё...
— И ничего не оставил взамен?
— Он наоставлял столько, что мать недавно едва не умерла от чрезмерной дозы ртути.
— Как же она может теперь видеть этого Ростэна?
— Он ей очень полезен, так же как и другой жулик — Гумон. Оба заманивают добычу в сети.
Вот какими конфиденциями потчевал меня г-н Гудар. Однажды, когда мы сидели с ним за бутылкой портера — истинного нектара, в тысячу раз приятнее здешнего вина — в кофейню вошла очаровательная молодая особа, свежая и изумительно красивая, настоящая мадонна шестнадцати лет.
— Это одна ирландка, моя любовница, — объяснил Гудар. — Надеюсь, вы не тронете её.
Я ответствовал старому жулику, что собственность друга для меня священна, но про себя поклялся употребить все средства, дабы и самому отведать от сего лакомого кусочка. Как раз вскоре и представился подходящий случай. По каким-то тёмным делам Гудар должен был уехать из Лондона. Я знал адрес Сары (так звали ирландку) и однажды вечером явился к ней. Она сидела одна и с довольно грустным видом занималась вязанием.
