поверил султан. — Я за бумажку, которая несравненно меньше твоей, отдал в Аягузе пять верблюдов и пятьдесят лошадей. А сколько коней можешь купить ты за свою большую бумагу?» Сколько Аткинсон ни уверял, что ему не дадут ни одной овцы, султан не поверил и продолжал упрашивать о ходатайствовании медали.
Другой султан пробовал торговать у Аткинсона его жену, говоря: «Я тебе дам за неё табун лошадей и много женщин и девушек — в проигрыше не будешь». Сама Люси, наблюдая, как на богатых киргизских тоях женщин не допускают к достархану и они, стоя за своими мужьями, ловят бросаемые из-за спин кости, решила отомстить баям. Устроила богатое угощение, пригласив одних женщин. Когда же пришли мужчины, прогнала их, посмеявшись над ними и укоряя. Что чувствовали «венцы природы» герои-джигиты, можно догадаться.
— А рисунки его сохранились?
— Рисунков сохранилось много — рисовальщик он был замечательный. Правда, и тут надо сделать оговорку: в одних картинах он намеренно фантазировал и искажал реальность, в других был точен и показал себя мастером дела. И тут надо опять вспомнить П. Семёнова: в своих замечательных томах «Живописной России» он использовал его рисунки, но нигде не указал авторство, что не делает ему чести. Много рисовал он и в окрестностях Зыряновска, но эти рисунки трудно выделить из общей массы картин Алтая. Рисовал он Бухтарму, Иртыш, тайгу, животных, людей, и есть два неопознанных рисунка, в которых я подозреваю авторство Аткинсона. Это очень хорошие картинки перевозки зыряновской руды на Верхнюю пристань на Иртыше и рисунок тарантаса по горной дороге, где явно угадывается нынешний Осиновый перевал.
У Петра Ивановича был принцип в работе: кончил дело — гуляй смело. Рома и Стёпа знали это и потому рассчитывали после сдачи экзаменов в школе хорошо отдохнуть. Оба — отец и мать — были не прочь отпустить сыновей на несколько дней в давно задуманный ими поход на белки. Егорка и Агафон тоже отпросились, и Роман, напирая на допотопные местные слова, шутливо их строго допрашивал, особенно малолетку Гошу:
— Ты, я вижу, подчимбарился. Чирки, онучи есть? Мамка затирухи на дорогу насушила, шанежек напекла? А картошки? Всё есть? А ну как на подножный корм придётся перейти?
— Да ладно тебе, слишком умный стал! Говоришь какую-то ерунду. Я вот тёплой травы на дорогу нарвал, — огрызнулся Агафон.
— Это ещё что за трава?
— Такая, что положишь в сапоги — тепло, и ноги не натрёшь.
У Егорки своя забота:
— Ноги — оно, конечно, важно. Мне мамка от комаров в сумку тоже какой-то травы положила. Пахнет хорошо, а будет ли толк — не знамо. Ух, злющие они сейчас!
Сумки — это холщовые мешки, подвязанные лямками, как у рюкзаков. Разъезженная лесовозная дорога вьётся меж лесистых гор вдоль сверкающего студёными водами Хамира. Колея, рытвины, торчащие валуны, ямы и лужи такие, что если ненароком попадёшь, окунёшься едва ли не по пояс в грязную воду. Ходят по ним страшные «КрАЗы» — лесовозы. Подметая дорогу, тащат хлысты — целые пихты от самого комеля до макушки, — а за ними тянутся облака пыли, и сами железные чудища окутаны непробиваемым грязным облаком. Но даже эти ужасы цивилизации не могут заслонить красоту лесного края. Через шумные речушки Громотушки и Быструшки мостков нет, но Тегерек — это уже серьёзная река, не уступающая по водности самому Хамиру, а может, и превосходящая его по мощи. Странные здесь названия, часть из которых явно джунгарского, ойратского, калмыцкого происхождения: Тегерек, Тургусун, да и сама Бухтарма. Другие — русского, в том числе Масляхи и Маслянки. «Маслянки — это оттого, что земля наша, чернозём, такая добрая да жирная, что кажется, будто по речкам плывут масляные пятна, — объясняла Марфа.
Рано или поздно пыльная дорога кончается, и дальше путь идёт через лесные дебри. Бредёшь, проламываясь сквозь травяную чащу, будто пловец, разгребаешь в стороны бурьянные космы. Не видя под собой земли и делая шаг, осторожно ставишь ногу, в любую минуту ожидая, что провалишься куда-нибудь в тартарары, и думаешь о том, когда же кончится весь этот зелёный ад? Чертыхаешься, сердишься, спотыкаясь, а иногда и падая в какую-нибудь промоину или споткнувшись о камень или корягу. Бывает, растянешься во весь рост, попав в травяную петлю из ежевики, да и другие травы могут устроить ловушку. Иной раз проклянёшь это продирание сквозь травяную стену, и вдруг… что это? Неожиданно выскочит бурундучишка, с любопытством оглянет, да и даст стрекача, стремглав взвившись на макушку рябины. Зверёк кроха, а чудесное видение — что бальзам на душу. И куда делось всё недовольство на чертоломину под ногами, забудешь обо всех буераках и с умилением глядишь на рожицу симпатичного зверька. А он ещё и не торопится исчезать, а продолжает одаривать случайного путника своим лучезарным взглядом.
Был конец июня, кричали кукушки, пели соловьи, но уже без того азарта, что бывает у них в начале месяца. С веток ивы на голову падали капли личинок пенниц, паутина цеплялась, липнув к лицу. Истошно кричали слётки-воронята и карагуши — чёрного цвета лесные сарычи. В кронах берёз щебетали синицы. А то ещё встретится рябчик. Невидимый в густой пихтовой хвое, лесной петушок вдруг громко встрепыхнётся, а для чего выдаёт себя — загадка. Егор сердито прокомментировал:
— Смеётся над нами, да ещё и в ладоши хлопает!
— Чего ж тут не понять, — отозвался Роман. — Рябчик подаёт сигнал тревоги. Увидел — предупреди остальных. А они всегда стайкой.
— Роман, а что у нас на ужин?
— Рябчиков не будет, хлебово наварганим с картошкой. А вы, я вижу, на курятинку засматриваетесь. Рябчик-то, он сладкий, мясо нежное. Совсем не то, что у косача, — сухое, на зубах в толокно растирается.
Агафон не согласился:
— А бабушка говорит, что самое пользительное белое-то мясо, косачиное.
— Да что уж там рассуждать — нет у нас ни того, ни другого!
Изнывая от жары и обливаясь потом, все мечтали о вечернем костре, когда в прохладе можно будет отдохнуть и вдоволь напиться чаю. Наконец солнце опустилось так низко, что лучи еле пробивались сквозь мохнатые ветви пихт. Пора было подумать о ночлеге. Осмотрелись: кругом простиралась кочковатая болотистая низина с торчащими кое-где островками угнетённых сыростью пихт. Не слишком удобное место для бивуака, но приходилось торопиться: всё назойливее и смелее гудели комары. В поисках более или менее сухого местечка ребята долго прыгали с кочки на кочку, а под ногами всё чавкала болотистая жижа и блестели лужицы застоявшейся воды. Пересекая всё болото, наискось
