Агранат сильнее прищурил поврежденный в детстве самострелом глаз.
— Это мне-то весной на озере надоест? Да никогда!
— Вот и отлично. Пока тут делать особенно нечего, разве что ворон да сорок от зерна отгонять. Думаю, раньше, чем через две недели первых гостей ждать не придется, но присматривать нужно.
У Михаила Ивановича везде был свой, особый порядок. Например, если по всей России открытием осенней охоты считался день Петра и Павла — 29 июня по старому стилю, то на Сидеми она открывалась на два месяца позднее, с первого сентября. Никто не смел выстрелить в подлетыша утенка или гусенка, тронуть линного гуся, неокрепшего фазана или сосущего мать дикого козленка. Эти ненаписанные законы соблюдались неукоснительно, нарушителей лишали оружия. Помимо этого, Янковский уже двадцать лет вел фенологические наблюдения и редко ошибался в своих прогнозах.
Так случилось и в этот раз. После разговора у костра шла вторая неделя, когда к ужину внезапно явился сияющий Андрей. И только увидев его, все поняли, что началось…
— Как в воду смотрели, Михаил Иванович! Вчера всего несколько табунков лебедей прошло, а сегодня с обеда — как где пробку вырвало: и лебедь, и гусь, а следом и утка. И, видать, старые вожаки помнят нашу лебяжью лагуну: с ходу, со свистом, с криком, — как домой, прямо на лед, на наше зерно. К вечеру насело — что гр-р-рязи! Так, вдоль полос, и рассаживаются. А лебеди меж гусями и утками словно снежные комья перекатываются. К-р-расота! Все орут, как на базаре, а мне — словно соболем по душе!
Михаил Иванович, Семен Лукич и мальчики слушали Андрея с горящими глазами. Весенний перелет начался! Самый яркий, любимый праздник мужской половины семьи Янковских. Ради него откладывали в сторону самые неотложные дела. Ведь главный вал катится всего несколько дней. Впрочем, к нему заранее подгоняли работу так, чтобы провести эти дни у озера со спокойной душой.
— Добро, Андрей. Завтра лети туда с утра. Если дело так пойдет, послезавтра и мы подскочим на место.
— Можно бы и завтра, Михал Иваныч, у нас вроде бы все наготове, — осклабился шурин. Ребята рьяно поддержали дядю:
— Папа, дядя Сеня верно говорит, мы с ним все уложили!
— Я знаю, вы рады бы и ночью поехать. — Да только рановато. Птице надо дать передохнуть, обжиться, наесться как следует. Через день-другой, когда пообвыкнет, ее и палкой не выгонишь. Так что наметим выезд на послезавтра. Как, Оля, сухарей насушила достаточно?
— Хватит вам и сухарей, и крупы, и чаю. А мяса и рыбы сами добудете. Там сейчас карася и красноперки — пруд пруди. А кадки, соль и жир у меня в порядке. Посылайте, справимся. Только худых, чур, не стрелять.
— Слыхали, ребята? Сначала, значит, мама велит пощупать, а тогда уж бить. Не забудьте!
Но Ольга Лукинична шутила и не шутила. С помощью дочек и жен гостей-охотников они каждую весну набивали пухом немало подушек, и, подсолив, заливали свиным жиром несколько бочонков отборной дичи, в основном гусей и кряковых уток. На лебедя в те годы запрета не существовало, и он, целиком запеченный в русской печи, обязательно украшал пасхальный стол.
Множество по всем правилам снятых для чучел шкурок перелетных птиц расходилось по музеям России и Европы, а бочонки с законсервированными тушками закатывали в погреб. Сложенный из дикого камня, обложенный дерном и увитый диким виноградом, этот ледник высился неподалеку от западного угла дома, сохраняя запасы от зимы до зимы.
Вечером следующего дня все с нетерпением посматривали на окна — не едет ли Агранат. Но приехал он поздно.
— Ну, навоевался я сёдни, Михаил Иваныч! — за годы службы в казачьих частях Андрей на всю жизнь обрел забайкальский говорок.
— Это с кем же воевал-то, с орлами, что ли?
— И с орлами, будь они неладны… Скопы, белохвостые, так и кр-р-ружат, так и навор-рачивают! Не стерпел, стрелил я по им из берданы, разогнал малость. И только все успокоилось, а тут как раз охотнички…
— Кто же это, откуда?
— Да славянские чиновники с почты и телеграфа: на телеге цельная компания явилась. Подъехали и галдят: «Вот это да! Смотрите, что делается. Вот это будет охота!» А я подхожу, беру бердану наизготовку и командую: «А ну, марш отседов. Заворачивайте оглобли, господа хорошие!» Мол, по указанию его превосходительства господина военного губернатора никто тута живность не только стрелять, но и пугать не имеет права. Так что ближе как за десять верст и не вставайте. А не то спущу сейчас нашего штабного голубя: с Барабаша взвод драгун мигом прискачет и заберет всех вас, голубчиков. Тогда и ружья ваши поминай как звали. Наврал, значит, три короба!
— А они что?
— Покорнейше, говорят, просим извинить. Так что не знали… Я книжечку и карандаш вынаю, — как, мол, ваши фамилии? А они на телегу, да ходу, какие там фамилии. С перепугу позабывали, поди.
— Ну и Андрей. Быть тебе начальником охраны. Как отслужишь, поставлю тебя старшим егерем, даю слово!
Ольга Лукинична потрепала его по плечу.
— Молодец, Андрюша, умывайся, садись скорее ужинать…
Через два дня на противоположной стороне Лебяжьей лагуны, неподалеку от протоки и речки Змейка, Платон выгрузил пожитки и высадил охотников. Помог поставить большую суконную палатку с печкой и, пожелав удачи, поворотил домой.
В этот день с моря приполз густой весенний туман. Было тихо, туман без движения завис над степью и озером. С западного конца лагуны смутно доносился разноголосый гомон, изредка со свистом где-то проносились утки, но дальше полета шагов ничего не было видно. Об охоте пока не могло быть и речи.
В старом ольховнике по берегу протоки приезжие заготовили дров, нарезали вороха саженного камыша. Часть его внесли в палатку, устроили постели. Часть в снопах сложили у входа, вместо скамеек, Михаил Иванович осмотрелся.
— Я здесь наведу порядок, а ты, Семен, возьми ребят, сходите на протоку. Охоты до вечера не предвидится, хоть карасей на уху наловите.
Семен Лукич, Александр и Юрий зарядили свои шомполки, окликнули пса и отправились. Они решили, что рыбачить с другой стороны протоки удобнее, и побрели туда, где с берега на берег было переброшено толстое бревно. Серая от времени лесина была гладкой, но прочной. Семен Лукич ступил на нее первым. Сделал несколько уверенных шагов и вдруг остановился, прислушался. Братья затихли и внезапно услышали свист крыльев, в тумане показались силуэты летящих вдоль протоки крохалей.
Большой крохаль — противная, с загнутым зубчатым клювом утка. Она сильно отдает рыбой, и уважающий себя охотник ее не бьет. Но то была первая в этом сезоне дичь, всех бросило в жар: мальчишки стянули с плеч ружья, присели и приготовились. Но дядя их опередил, ружье у него было в руке.
