Меринос вырвался наконец из жарких объятий мадам, и молодые люди приветствовали вождя с самым что ни на есть дружелюбным видом.
— Я страшно проголодался, — сказал вполголоса Меринос.
— Эти животные, кажется, не собираются нас кормить. Но что это?
С улицы донеслись таинственные звуки: будто полсотни коров разом замычали по сигналу невидимого смычка. Завываниям вторил радостный визг.
Дверь отворилась, и на пороге появилась негритянская процессия: шеи у некоторых были стиснуты железными ошейниками, в руках все держали большие блюда, до краев наполненные красным мясом под соусом. В воздухе поплыл приятный аромат.
Колдун крикнул что-то на своем наречии, причем возглас этот до странности был похож на типичное парижское «Налетай!», если только забыть о том, сколько тысяч километров отделяло эту деревушку от Монмартра. Да, странные все же бывают совпадения… Блюда опустили на землю перед супругами Амаба. Вождь красноречивыми жестами пригласил гостей к трапезе. Присутствовавшие здесь же человек двенадцать приближенных сгрудились вокруг аппетитного кушанья.
Но тут случилось непредвиденное.
Амаба по локоть запустил руку в мясное месиво, вытащил громадный кусок и поднес его к губам Тотора, настаивая, чтобы гость открыл рот. Мадам, опекавшая Мериноса, пыталась попотчевать таким же способом и его.
Крайне раздраженный навязчивостью женщины, чей вид вызывал внутреннее содрогание, Меринос оттолкнул ее руку, быть может, слишком грубо, в результате же почтенная дама повалилась на спину. Галантный кавалер Амаба поднялся во весь свой исполинский рост и, схватив двухметровый клинок, занес его над головой неосмотрительного гостя.
К счастью, видевший все Тотор вовремя помог мадам Амаба подняться и учтиво усадил ее на место. Поняв свою ошибку, Меринос низко поклонился хозяйке и униженно обнял ее колени, прося прощения.
Не суйся в чужой монастырь со своим уставом!
Тем временем колдун осторожно взял клинок из рук вождя и успокоил его, видимо, заверив, что белый человек вовсе не хотел оскорбить мадам Амаба.
Официальный обед начался.
Как известно, в слоновьей туше тысячи две фунтов[13] мяса. По меньшей мере треть причиталась вождю. Остальное отдавали народу.
Тотор и Меринос с изумлением наблюдали, как горы съестного исчезают в бездонных желудках чернокожих мужчин, женщин, вечно голодных ребятишек, которые хватали мясо пятерней, ногтями рвали его на части. Потрясающее зрелище жуткого обжорства!
Друзья успели здорово проголодаться и поначалу старались не отставать от хозяев. Однако вскоре поняли, что это им не под силу. Ни пальмовое вино, ни сок маниоки уже не помогали. Они сдались.
— Я больше не могу! — пропыхтел Меринос.
— Я сыт по горло! — отозвался Тотор. — Который час? Не пора ли возвращаться в лагерь?
— На дворе ночь…
— Быть того не может!
Они совершенно забыли о времени и о том, что в тропиках ночь наступает внезапно. Солнце зашло два часа назад.
Жилище вождя освещали факелы, фантастические тени плясали на стенах.
Негры наконец насытились и без сил, тяжело дыша и икая, повалились на пол и заснули где попало.
Абсолютно пьяные вождь и его супруга устроились на циновках.
Тотор и Меринос пытались подняться, но все плыло у них перед глазами.
— Мне дурно! — простонал Меринос. — Эх, с каким бы удовольствием я сейчас вздремнул!
Он ощутил чье-то прикосновение и, обернувшись, увидел колдуна. Тот звал гостя за собой.
Надо было собраться с силами. Трудно сохранять человеческое достоинство, когда не можешь сохранить равновесие.
— Меринос, валяй за мной! — прошептал колдун.
Меринос оперся о плечо Ламбоно. Колдун не спеша вывел гостей на улицу и подтолкнул к своей хижине. Указав на две груды сухих листьев, он буркнул:
— Вот ваша труха! Доброй ночи!
Друзья упали замертво, даже не задав себе вопрос, каким образом здесь, на экваторе, в самом сердце Конго, кто-то говорит на арго, принятом в парижском квартале Менильмонтан. Минуту спустя они уже крепко спали. Лесные вина коварны.
Но Ламбоно не спал. Он пристально разглядывал пришельцев.
Лицо его, сплошь покрытое разноцветными полосами, внезапно озарилось радостной улыбкой.
Приплюснутый нос, пухлые губы, голубоватые белки глаз — все светилось неподдельным весельем.
Мечтал ли каннибал о кусочке белого мяса?.. Кто знает! Во всяком случае, его явно занимала некая мысль, им владело желание, которое он не решался удовлетворить.
Колдун аккуратно положил рядом со спящими их карабины, предварительно изучив оружие с видом знатока и даже сделав несколько жестов, выдававших в нем охотника. Затем подошел ближе. Казалось, он досадовал на то, что гости так крепко спят. Ему не терпелось разбудить их.
Из кармана Тотора выпали часы. Колдун взял их тонкими пальцами и взглянул на циферблат, внимательно изучил золотую крышку.
В самом деле, можно было подумать, что эти предметы ему знакомы. Он напоминал сейчас ювелира-оценщика из Мон-де-пьете[14]. Минуту спустя часы лежали на прежнем месте. А колдун снова в нетерпении принялся ходить взад и вперед по хижине.
Наконец он понял, что не в состоянии более противиться искушению: решительно подошел к куче хвороста, сваленного в углу, выбрал два коротеньких и толстых, словно пальцы, прутика и поджег от пламени освещавшего хижину факела.
Дерево потрескивало, вокруг разлетались легкие искры, пополз едкий дым.
Колдун подошел к друзьям и поднес горящий прутик прямо к их ноздрям.
Эффект не замедлил сказаться.
Оба громко чихнули.
Колдун повторил несложную операцию. Эффект оказался еще сильнее. И пока друзья приходили в себя, африканец-чародей говорил им притворно-кукольным голоском:
— К вашим услугам, друзья-приятели!
Негр с Монмартра. — Ламбоно, он же Окорок, он же Хорош-Гусь. — История колдуна. — Процессия людоедов. — Тревога! — Торговцы живым товаром.
— Дьявольщина! Да ведь он лепечет по-французски! — вскричал Тотор. От удивления молодой человек не мог подняться и отчаянно тер глаза.
— Черт возьми! — ворчал Меринос. — Как хочется пить!
Колдун протянул ему бутылочную тыкву, в которой что-то призывно булькало. Меринос схватил ее обеими руками и долго и жадно пил.
— Глотни-ка, старина! — повернулся он наконец к Тотору и передал ему изрядно полегчавший сосуд.
Источавшие благовония прутики таяли, словно церковные свечки. По всей хижине растекался острый, но приятный запах. Похмелье проходило, мысли прояснялись.
