В Риме выдалась на редкость холодная зима, шли сильные дожди, а я все бродил по улицам, ломая голову над тем, как решить задачу.
Однажды вечером, когда непогода особенно разбушевалась, а холодный ветер забрасывал за воротник капли дождя и хлопья снега, я укрылся в небольшом кафе на окраине города, вблизи реки.
Здесь было довольно много людей. Я уселся за столик, задумался. Только спустя некоторое время я заметил, что посетители не сидели за столами, а толпились у стен, увешанных картинами и рисунками.
«Очередная выставка какого-нибудь безвестного художника», — подумал я и не ошибся.
Зрители собрались у стены рядом со стойкой, а я подошел к картинам, возле которых уже никого не было. Даже при слабом освещении я сразу увидел, что художник обладает незаурядным талантом. Его искусство, чуть старомодное из- за подражания технике старых мастеров, было искренним и вдохновенным. Площадь Четырех фонтанов, на которой группа ребятишек кормит голубей. Несколько тонких акварельных зарисовок в парке Боргезе. Большое полотно — панорама Рима, как он виден с холма, где памятник Гарибальди. Несколько женских портретов. Женское лицо везде было одним и тем же. Оно принадлежало молодой девушке со странным выражением глаз. У нее были гладко зачесанные черные волосы, высокий лоб и большие черные глаза, глядевшие куда-то сквозь меня…
Постепенно я подошел к тому — месту, где столпились почти все посетители.
«А сейчас эта девка совершенно измята после бурно проведенной ночи. Смотрите, как она лежит! А ноги-то, ноги! А главное — лежит на древесных опилках!» — комментировал картину краснощекий парень с черными тонкими усиками, в широком клетчатом пиджаке.
«Это не опилки, это песок!» — подсказал ему кто-то.
«А я и не знал, что во Фреджене бродят вот такие…»
«Она чахоточная!»
«И вдобавок слепая!»
«Старье, а не живопись! Ничтожная средневековая рухлядь! После атомного взрыва такими картинками будут затыкать выбитые окна».
И еще много-много гадостей говорилось о портрете девушки. Облокотившись о камень, она полулежала на песке с измученным выражением лица и смотрела широко открытыми глазами сквозь гогочущую толпу собравшихся.
Насмеявшись вдоволь, люди расселись за столики, а парень в клетчатом пиджаке подошел к бару и стал рядом с высоким худощавым юношей. Он — положил ему руку на плечо и сказал:
«Дрянь ты, а не художник, Ренато! Эту мазню нккто не купит! Советую тебе выгнать из студии эту тощую натурщицу, а самому сходить на площадь Тритоне. Там в одном подвальчике ты увидишь, как нужно рисовать…»
Окаменевший автор выставленных картин сбросил руку парня со своего плеча, его лицо исказили гнев и ярость.
«Я никогда не продам свои картины негодяям, которые живут на Виа-Умберто! Я никогда не пойду на Пьяцца Тритоне! Я никогда не буду рисовать пустые консервные банки, погруженные в помои! А если ты скажешь еще хоть слово об Анджеле, то я…»
«Что «я», что «я»? У тебя от голоду не то что силы, а воли и решимости осталось не больше, чем в высохшей морской ракушке. Ну тронь меня, тронь. Чего же ты стоишь и качаешься, как жердь на ветру?! Дрянь твоя Анджела, и все тут».
Ренато скорчился и что есть силы ударил кулаком своего врага. Тот даже не покачнулся — такой слабый был удар — и продолжал, смеясь, говорить:
«С твоей Анджелой можно было иметь дело, когда она была здоровой и зрячей».
Ренато еще раз ударил краснощекого парня, и тогда он как бы нехотя нанес ответный удар, после которого художник покачнулся и грохнулся на пол.
На него никто не обратил внимания. Я подошел, поднял его и усадил за стол. Он плакал…
«Абстрактная живопись, вот что сейчас котируется. Люди, разбирающиеся в современном искусстве, ищут на полотне невыраженные чувства, подсознательные эмоции, неоформившиеся идеи. Они хотят чего-то тонкого, острого, необычного… — разглагольствовал клетчатый пиджак перед своими товарищами. — А этот недоносок хочет произвести впечатление на современного эстета изображением слепой дурочки».
Под общий хохот и улюлюкание Ренато начал снимать картины. Я ему помог.
Вдвоем мы вышли на улицу и пошли по направлению к низким деревянным амбарам у речного причала… По скользкой от дождя тропинке мы спустились к самому берегу Тибра и остановились возле старой баржи с деревянной постройкой на палубе.
«Вы здесь живете?» — спросил я.
«Да, синьор…»
«Один?»
«Нет, синьор…»
Сердце у меня сжалось.
«С Анджелой?»
«Да, синьор… Спасибо, что помогли, дальше я пойду один».
«Нет, что вы. Если вы не возражаете, я вас провожу еще».
Поднимаясь по трапу, Ренато сказал:
«Осторожно, синьор. Здесь проломлены доски, и можно угодить в воду…»
«Ваша подруга действительно слепа?» — спросил я.
«Да. Она ослепла год назад, после того как полицейский ударил ее по затылку…»
«А за что он ее ударил?»
«Это долгая история… Анджела круглая сирота… Обидеть человека нетрудно…»
Мы спустились в трюм баржи, и здесь Ренато зажег спичку. Хлюпая по воде, мы прошли по узкому коридорчику и остановились у полуоткрытой двери…
«Спасибо, синьор. Вот я и дома…»
Я уже давно дрожал от холода и сырости. Но я задрожал сильнее, когда понял, что это — дом молодого художника и его подруги.
«Ренато, это ты?» — послышалось изнутри.
«Да, милая, это я… Прощайте, синьор».
«Разрешите, я войду. Может быть, я смогу быть вам чем-нибудь полезным».
«Что вы, что вы, не нужно!»
«Ренато, как твоя выставка?» — спросил тихий и спокойный женский голос.
«Ничего, Анджела, все хорошо… Только, ради святой мадонны, не говорите ей ничего», — прошептал Ренато мне на ухо.
Он зажег свечу, и мне показалось, что я очутился в сыром гробу, который с живыми людьми опустили на дно холодной и грязной реки. Только развешанные на дощатых стенах картины, этюды и рисунки сглаживали это страшное впечатление. Девушка, та самая, которую я видел на портретах Ренато, сидела в старом изодранном кресле, поджав под себя ноги. Когда мы подошли ближе, она ласково улыбнулась и протянула обе руки вперед.
«Ренато, кто с тобой?» — спросила она.
«Один синьор, Анджела. После осмотра выставки он пришел поговорить о покупке моих картин».
Ренато подмигнул мне. Я кивнул головой.
«Это же чудесно!»
«Да…»
«Я хочу пожать руку доброму синьору».
Ее руки были холодны как лед… Мне стало не по себе. Вопиющие на всю вселенную нищета и убожество! Я вытащил деньги и протянул их Ренато.
«Вот вам задаток. Приходите завтра на Виа-Номентана, 14. Мы договоримся об остальном».
