— Ты же знаешь, что я так или иначе всегда добиваюсь чего хочу. Почему бы тебе не облегчить мне задачу и просто не сказать, что я еду с вами?
— Мне очень жаль. Прости, тезоро, но ты с нами не едешь.
— Что ж, — она глубоко вздохнула. — Не хотела я этого делать, но ты просто не оставил мне выбора. Я понимаю, что значит для тебя эта поездка, за что ты готов заплатить такую огромную сумму, но если ты не возьмешь меня, — а я имею право находиться рядом с тобой, более того, это моя обязанность, — то я не пущу и тебя.
Рикардо лишь беззаботно улыбнулся.
— Я расскажу Шону Кортни то, что узнала от доктора Эндрюса.
Одним гибким быстрым движением Рикардо Монтерро вскочил на ноги и схватил дочь за руки.
— Что рассказал тебе доктор Эндрюс? — Его голос, звенящий от напряжения, резал, как бритва.
— Он рассказал, что прошлой осенью в ноябре у тебя обнаружили на руке темное пятно. У этой штуки красивое, словно у девушки, имя — меланома. Ты успел запустить болезнь. Доктор Эндрюс сделал операцию и удалил пятно с кожи, но онколог классифицировал ее как пятую степень, то есть от шести месяцев до года жизни, папа. Вот что я знаю.
Рикардо Монтерро устало опустился на кровать и внезапно ослабшим голосом спросил:
— Когда ты узнала?
— Шесть недель назад. — Клодия села рядом. — Именно поэтому я согласилась лететь с тобой в Африку. Я не хочу покидать тебя ни на один день из тех, что остались. Именно поэтому я и отправлюсь с тобой в Мозамбик.
— Нет. — Он покачал головой. — Я тебе не позволю.
— Тогда я скажу Шону, что болезнь в любой момент может поразить твой мозг.
Ей не стоило вдаваться в эти подробности. Эндрюс очень четко описал различные варианты развития болезни. Если она затронет легкие, наступит смерть от удушья. Если пострадают мозг или нервная система, результатом станет полный паралич или психическое расстройство.
— Ты не сделаешь этого, — сказал отец, качая головой. — Это мое последнее желание, то, что я действительно хочу сделать. Неужели ты лишишь меня этой радости?
— Без малейших угрызений совести, — ответила Клодия его же словами, — если ты лишишь меня права находиться рядом с тобой последние дни твоей жизни. Это обязанность любящей дочери.
— Но я не могу позволить тебе ехать со мной. — Он закрыл лицо ладонями. Этот жест отчаяния вызвал жалость, но Клодия собрала всю решительность, чтобы не поддаться.
— А я не могу позволить тебе умереть одному, — ответила она.
— Ты не понимаешь, как эта поездка важна для меня, как она нужна мне. Последнее, что я хочу сделать на земле. Ты не понимаешь, иначе не останавливала бы меня.
— А я и не останавливаю, — мягко заметила Клодия. — Я очень хочу, чтобы твое желание исполнилось, но только позволь мне быть с тобой.
В этот момент оба почувствовали слабое дрожание воздуха и одновременно посмотрели на небо.
— «Бичкрафт», — пробормотал Рикардо. — Шон возвращается на свой аэродром. — Он взглянул на наручные часы. — Он будет здесь через час.
— И что ты ему скажешь? — спросила Клодия. — Скажешь, что я еду с вами?
— Нет! — бушевал Шон. — Ни черта она не поедет. Забудь об этом, Капо. Она не поедет, и точка, черт подери!
— Я набираю стрелков, — спокойно ответил Рикардо. — Я сказал, она поедет, значит так и будет.
Они стояли рядом с «тойотой». Рикардо и Клодия встретили Шона на въезде в лагерь. Шон глубоко вздохнул и посмотрел на отца и дочь, которые стояли перед ним, одинаково упрямые и несговорчивые.
Он снова собрал всю силу легких, чтобы заорать, но потом с усилием сдержался.
— Сам подумай, Капо. Ты же разумный человек. — Он сбавил тон. — Ты же понимаешь, что это невозможно.
Отец и дочь, объединенные общей целью, по-прежнему молча смотрели на него.
— Там война. Я не могу взять ее.
— Клодия едет с нами.
— Черта с два она едет!
— А что вас, собственно, так волнует? То, что я женщина? Я могу делать все, что может мужчина, — наконец заговорила молчавшая до этого Клодия.
— Можете мочиться стоя? — Шон хотел заставить ее смутиться, вывести из себя, но она словно не заметила грубости и как ни в чем не бывало продолжала:
— Я могу делать большие пешие переходы, переношу жару и мух цеце. Я подготовлена ничуть не хуже, чем отец.
Шон подчеркнуто проигнорировал ее слова, отвернулся и обратился к Рикардо:
— Как отец, ты не можешь позволить ей это. Представь себе, что с ней может случиться, если она попадет в лапы головорезов РЕНАМО.
Он увидел, что Рикардо готов поддаться, но и Клодия тоже заметила это и, прежде чем он успел бы сдаться, взяла отца за руку и решительно сказала:
— Либо я еду, либо никто не едет, и тогда прощайтесь со своими деньгами, полковник Шон Кортни.
Она попала в точку, это было главное — полмиллиона долларов. Она победила, и они оба это знали. Но Шон не мог отступить так просто, поэтому попытался еще раз.
— Кто здесь командует, Капо? Чьи приказы я выполняю, твои или ее?
— Это не сработает. — Клодия говорила спокойно, хотя всей душой желала бы вцепиться ему в лицо ногтями и зубами и изодрать его в клочья. Издевка все еще звучала в ушах. — Мы с отцом обо всем договорились. Либо мы едем вдвоем, либо отменяем сделку. Так ведь, папа?
— Боюсь, что так, Шон. — Рикардо выглядел усталым и подавленным. — Это не обсуждается. Хочешь получить деньги — бери Клодию с нами.
Шон резко развернулся на каблуках и зашагал к лагерю. Через несколько шагов он остановился, держа руки в карманах.
Разговор на повышенных тонах привлек внимание слуг в лагере. Они толпились около столовой, выглядывали из дверей и окон хижин. На лицах отражалось опасение, смешанное с любопытством.
— Какого черта таращитесь? — гаркнул он на них. — Работы, что ли, нет? — Слуги тотчас исчезли.
Шон развернулся и медленно подошел к «тойоте», где все еще стояли Рикардо и Клодия.
— Хорошо, вы поедете, — заявил он, холодно глядя на Клодию. — Можете себе хоть шею свернуть, но на мою помощь не рассчитывайте.
— И не подумаю, — сладким голосом ответила она, зная, что это разозлит его больше, чем открытое торжество. Оба знали, что перемирие кончилось.
— Мне нужно подготовить кое-какие бумаги, Капо. — Шон направился в столовую, больше не оглядываясь.
Двумя пальцами Шон печатал на старом портативном «ремингтоне» заявления, одно от имени Рикардо, другое — от имени его дочери. Каждое начиналось со слов: «Настоящим подтверждаю, что полностью сознаю опасность, которой подвергаюсь, и противозаконность…» Затем он напечатал расписку, которую должен был подписать Рикардо, позвал Джоба и повара, чтобы они засвидетельствовали подпись. Копии бумаг он запечатал в конверт, адресованный Риме в харарский офис, и запер их в маленьком стальном сейфе, стоящем в углу палатки.
