Москва — остались, значит, ещё чекисты — предупредила меня о провале буквально перед самым арестом. Я успел уйти, разминувшись со спешащими по мою душу контрразведчикам буквально в шаге от дома. Мне даже показалось, что я увидел за стеклом одной из машин Майкла Крейси. Но им, как и моей безутешной теперь уже дважды вдове, досталась только оставленная на столе в кабинете предсмертная записка, в которой было много соплей и мало конкретики. А потом, как водится, сбитое ограждение и свидетели, видевшие как автомобиль, упав с внушительной высоты, канул в бурном потоке. Искорёженные остатки машины потом нашли много ниже по течению, трупа в кабине не оказалось. Контрразведку мой трюк, конечно, не обманул, но семью от неприятностей избавил.
Я же перебрался в соседний Рагвай, где, коротая время до отзыва на Родину, влился в околокриминальные структуры. И вот те нате. Вместо разрешения вернуться в Россию получаю задание возглавить рагвайскую часть операции «Латинское танго». Им там что, совсем нечем заняться, как только искать следы четырёх вагонов с золотом за многие тысячи километров от того места, где они были угнаны, да ещё с десятилетней рассрочкой во времени? Было бы куда деться… Но стоит ли продолжать, если деваться некуда? Майкл Крейси рано или поздно снова возьмёт след, а провести остаток жизни в тюрьме, пусть это и типично для разведчика-нелегала, мне совсем не хотелось. Вот и пришлось храброму партизанскому командиру и матёрому разведчику заняться на старости лет обустройством личной жизни Кати Вяземской. И это, по-вашему, не фарс?
* * *
Афишировать знакомство со скользким типом по имени Альварес добропорядочной Екатерине Вяземской было не с руки, потому встречались мы редко и всегда тайно. Не буду врать, поначалу больших хлопот Катя мне не доставляла. В наши встречи я в основном исполнял роль «жилетки». Плакала Катя много, поскольку позволяла себе эту слабость исключительно при встречах со мной. Виновникам слёз — родственникам со стороны мужа и падчерицы — она предпочитала улыбаться в лицо. Сильная девочка. А вот забеременеть никак не могла. А ведь ей нужно было родить не просто ребёнка — мальчика, наследника рода Вяземских. Поначалу это не вызывало особого волнения. Местная медицина обещала чете Вяземских скорое устранение этой «совершенно незначительной проблемы». Но время шло, а врачи, после того, как прятали очередной чек в карман, только разводили руками. Тут уже начал беспокоиться я, а с моей подачи — Москва. Центр посоветовал Кате лечь в клинику в Нью-Йорке — дорого, но верный диагноз гарантирован. Сергей не смог сопровождать супругу, и за него это сделал я. Без ведома, разумеется. Никогда не забуду Катиных глаз, когда она вышла из кабинета медицинского светила после того, как он огласил свой вердикт: детей у неё не будет никогда. Не окажись я тогда рядом — наложила бы девочка на себя руки, вот те крест, наложила бы! Кое-как я её успокоил, и стали мы думку думать: как беде помочь? Ну, выправить бумагу с более мягким заключением, это понятно. Но так мы кризиса избежим, а проблему-то не решим. И тут Катя произносит тихим голосом:
— Надо везти сюда сестру.
Так я узнал, что у Кати есть сестра-близнец. А что? — вариант!
Майор Максимов
Когда я доложил о возникшей проблеме генералу, тот только и сказал:
— С мужиками всё-таки легче работать. Ты как считаешь?
— Абсолютно с вами согласен, товарищ генерал, только как быть с Екатериной Остроуховой?
— Это с какой Екатериной? — спросил генерал. — С той, которая изображает теперь в архиве нашу Машу?
— Так точно! Я имел в виду именно её.
— А что с ней делать, — пожал плечами начальник управления. — Разговаривать, уговаривать и отправлять к сестре на подмогу.
— Я понял, товарищ генерал, разрешите идти?
— Иди.
Когда я взялся уже за ручку двери, генерал неожиданно приказал:
— Постой!
Я развернулся через левое плечо и замер в ожидании новых указаний.
— Я вот что подумал, капитан. Они ведь близняшки. Что, если у этой та же проблема, что и у той? Ты вот что, ничего нашей Кате-Маше пока не говори, а организуй для неё медицинское обследование, предлог сам придумай. Ну и проинструктируй нужного врача. По результату и решим.
Когда я вновь предстал перед генералом, тот по одному моему виду определил, что что-то прошло не так.
— Что, тот же диагноз? — спросил он.
— Не совсем, товарищ генерал.
— Что значит не совсем? Докладывай чётко: может она рожать или нет?
— Может, товарищ генерал.
— Вот тут ты ошибся, — хохотнул мой начальник. — Товарищ генерал рожать не может. Ладно, шучу. Если она может, то чего ты-то такой смурной?
— Тут другая проблема, не знаю, как и доложить.
— Да уж доложи как-нибудь, — буркнул генерал.
— Слушаюсь. Она девственница.
— Что?.. То есть как это?.. Тьфу ты, вот ведь засада! И что ты собираешься делать?
— Не знаю, товарищ генерал!
— Тебе сколько лет, капитан?
— Двадцать восемь, товарищ генерал!
— И ты до сих пор не знаешь, что в таких случаях делают?
Я не нашёлся, что ответить. Генерал посуровел лицом.
— Даю тебе, капитан, ровно сутки. Завтра в это же время доложишь… м-да… Короче, ступай и помни: у тебя ровно сутки!
* * *
Когда я отвёл глаза от монитора, часы на стене моего кабинета показывали 19–50. Теперь я знал новое слово «дефлорация» и всё что с ним связано, но понятия не имел, как этими знаниями распорядится в одном конкретном случае. А что, если?..
Открывшая дверь девушка была одета в тренировочный костюм и смотрела на меня безо всякого интереса.
— Капитан Максимов, представился я. — Я вам звонил…
— Да, я помню, — равнодушно сказала Катя-Маша и посторонилась, — проходите.
… — Вот такая с вашей сестрой приключилась история. И теперь, кроме вас, никто помочь ей не сможет.
— Ей или вам? — уточнила Катя-Маша.
— Нам тоже, но в первую очередь ей. Поверьте, это не пустые слова.
Девушка задумчиво опустила голову, я приготовился терпеливо ждать. Через некоторое время Катя-Маша голову подняла.
— Хорошо, я согласна помочь сестре и вам. Когда вылетать?
— В ближайшее время, сразу после того, как вы пройдёте необходимый инструктаж. Но это ещё не всё.
— Что ещё? — удивилась она.
Я набрал в грудь воздуха и выпалил:
— Вы девушка, а лететь должна женщина.
Она слегка покраснела и поморщилась, как будто я сказал что-то очень неприличное и для неё крайне неприятное, — так ведь так оно, видимо, и было — потом на её лице появилась лёгкая усмешка.
