– Вроде нормально, Юра? – спросил он штурмана, словно событие это не имело никакого отношения к Долотову, как к человеку, случайно оказавшемуся на борту.
– Вроде да.
«Они почти год летают вместе, сработались друг с другом, и мое появление здесь обидно не только Чернораю, но и всему экипажу. Может быть, и того хуже: они перестанут верить в своего командира, подмена послужит причиной подозрений в неспособности Чернорая. Вот что ты натворил».
К зарулившему на стоянку лайнеру РАФ подъехал уже с парашютистом. Курочкин сидел у окна, положив рядом с собой кое-как скомканный парашют и прижимая к скуле окровавленный носовой платок.
– Ударился? – спросил Чернорай.
– По обшивке малость шибануло, пока с поясом возился.
К концу дня облепленный лейкопластырем Курочкин написал заключение о степени надежности устройства, внес свои поправки в инструкцию, посоветовал увеличить рукоять поясного замка, чтобы проще было отцепиться, и уехал на свою фирму, оставив Косте Караушу очень полюбившееся ему выражение: «Стоп, Макарий, тут плетень!»
Неделю спустя, когда С-441 подготовили к первому полету на «большие углы», девушка-врач нашла у Долотова пониженное давление, а в его ответах на вопросы, замедленных и равнодушных, приметы «некоторой депрессивности», как она выразилась.
– Как спите? Неважно, да? Я так и думала. У вас нет желания отдохнуть? – бодрым голосом спросила она. – Ведь вам скоро на освидетельствование?
Только теперь, сидя в светящейся от всего белого комнате врача, Долотов вспомнил мерзкий сон, который видел минувшей ночью. Был он в каком-то беззвучном, невнятном полусвете, стоял я глядел на свои оголенные ноги, а когда повернул, как бы даже против воли, правую, то увидел икру – всю покрытую язвами разной величины, красными, лоснящимися, бескровными, с отворотами кожи по краям, и в середине каждой – по белому цветку, напоминающему колокольчики. Бутоны цепко росли прямо из бугристой красноты ранок. Он принялся торопливо обрывать лепестки, но сразу же изнемог от сознания бессмысленности попыток избавить себя от невиданной гадости. «Поздно, – услышал Долотов, – ты проглядел начало всего…»
Ему очень не хотелось, чтобы этот голос принадлежал Одинцову, но увидел именно его – чистого, гладкого, с большой блестящей головой. Он смотрел очень вежливо и беззвучно смеялся, поблескивая золотыми зубами.
Гай только что вышел из «малыша» – экспериментального истребптеля-бесхвостки и, оглядывая летное поле, увидел, как на большую полосу, оставляя поверх себя дымный след, резко снижается С-441. Коснувшись земли, самолет чуть подскочил, как это случается при очень грубой посадке.
«Они не очень аккуратно обращаются с такой машиной», – думал Гай, стараясь дать самое мягкое толкование тому, что видел и что вызывало в нем тревожные подозрения: лайнер сажал Долотов.
Гай-Самари решил подождать, пока самолет зарулит.
День был жаркий, широкая бетонная дорожка, по которой катил лайнер, будто полыхала невидимым пламенем. Марево волнисто искривляло, делало причудливо двигающимися контуры большого самолета. Слева, за дальней стоянкой, где опробовали двигатели и где земля была выжжена огненными струями турбин, лениво клубились и не опадали дымно-коричневые облака пыли.
Лайнер зарулил и остановился, загородив собой чуть не всю ширину выезда со стоянки. Гай взглянул на хвостовую часть фюзеляжа: створки отделения для цротивоштопорного парашюта были раскрыты, за нами зияла желтая глубина.
«Видно, нелегко пришлось», – думал Гай в ожидании, пока экипаж спустится по трапу.
– Что, Боря, потерял парашют? – спросил он у Долотова, едва тот оказался на земле.
Долотов ответил не сразу, сумрачное лицо его выражало непривычную растерянность.
– Да… – как бы собираясь с мыслями, отозвался он. – То же, что и у Лютрова на «девятке». Примерно на скорости двести восемьдесят – сильная вибрация. А когда я еще убавил тяги, сразу подхват. Самолет опрокинулся на спину, затем – штопор… Никогда не думал, что такая машина может штопорить. Я уже собирался, как тот Курочкин, да вспомнил про Лютрова: если «девятка» вышла, значит, и лайнер выйдет.
Но одна беда не приходит. Заводя самолет на посадку, Долотов забыл поставить поворотный стабилизатор в положение «кабрирование», что уравновешивало пикирующий момент, и, когда на последней прямой лайнер ринулся к земле, единственным на борту, кто понял ситуацию, был Углин.
– Стабилизатор! – крикнул он, стоя позади Долотова и указывая на рычажок, зафиксированный скобой в нулевом положении.
Но было уже поздно. Долотов успел только прибавить обороты двигателей, чтобы перебалансировать самолет увеличением скорости, и ему в определенной степени удалось это перед самой землей, но они с такой силой ударились колесами о бетон, что кресло Долотова сорвалось с креплений и вместе с ним отскочило назад, так, что он не мог дотянуться ногами до педалей, чтобы управлять передней, поворотной, стойкой шасси.
Едва не развалив машину при посадке, теперь он рисковал сорваться с полосы: лайнер уже повернул в направлении здания КДП со скоростью более ста километров в час. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не Углин: ведущий уперся ногами в кресло Долотова и изо всех сил двинул его вперед.
Час спустя, сославшись на рекомендацию врача, Долотов попросил Гая подписать ему заявление об отпуске.
– На неделю, не больше. Дублер простоит на доработках, а на лайнере без меня отлетают, да и Чернорай косо глядит.
– В самом деле прихворнул?
– Черт его знает! Устал. Тяжко что-то. Поживу за городом, поваляюсь на солнце. Да и в госпиталь скоро…
Гай не возражал. Оп не первый день был обеспокоен видом Долотова. А тут еще слухи о его разрыве с женой… Гай-Самари без лишних слов направил заявление по инстанции.
Но едва оно попало на стол к Руканову, тот сразу же позвонил Гаю и потребовал объяснений.
– Донат Кузьмич, Долотов назначен на испытания лайнера. Как ты решился отпустить его?
– Устал человек, случается. Да и на вид не очень здоров.
– Если нездоров, надо лечиться.
Гай промолчал.
– Не очень убедительно, если нужно будет держать ответ перед Николаем Сергеевичем, – продолжал Руканов.
– Вали все на мое самоуправство. Устроит?
– Вполне, – слитком поспешно, как показалось Гаю, отозвался Руканов, и тут же голос ого стал ниже, доверительнее. – Откровенно говоря, назначение Долотова на лайнер мне не очень нравилось. Чернорай оказался в несколько двусмысленном положении.
– – Считай, Долотов понял это.
Ни Руканов, ни Гай еще не знали, что расшифрованные записи перегрузок на шасси и других узлах лайнера во время посадки вынудят КБ надолго приостановить испытания самолета (чтобы провести непременные в таких случаях дотошные исследования конструкции).
