Конвею казалось, что никогда еще он не был так счастлив, даже в те годы, которые остались за непреодолимым барьером войны. Ему пришелся по душе мир Шангри-ла, грандиозный замысел обители не подавлял его, а скорее успокаивал. Ему нравилась атмосфера, в которой чувства облекались в мысль, а мысли обретали вид блистательных словесных находок. Конвей усвоил из своего жизненного опыта, что грубость ни в коей мере не служит гарантией добропорядочности; тем менее склонен он был считать изысканную фразу фиговым листком лицемерия. Но ему нравилась вольготная атмосфера, в которой беседа была венцом общения, а не банальной привычкой. И ему нравилось осознавать, что над самыми заурядными увлечениями не тяготело больше проклятие бесцельного времяпровождения, и что теперь можно было предаваться самым призрачным мечтаниям. В Шангри-ла постоянно царил покой, и вместе с тем его обитатели, словно трудолюбивые пчелы, занимались множеством самых разных дел; ламы жили так, будто держали время в своих руках, но время это было легким, как пушинка. Новых знакомств среди лам Конвей не завел, но постепенно составил представление о масштабах и разнообразии их занятий; некоторые, помимо изучения языков, пускались в смелое плавание по безбрежному океану знаний, причем таких, какие сильно поразили бы западного человека. Многие писали научные трактаты. Один, как рассказал Чанг, провел важное исследование в области чистой математики; другой занимался сравнительным анализом воззрений Гиббона[32] и Шпенглера[33] — для своей монументальной монографии по истории европейской цивилизации. Правда, такого рода штудии не всем и не всегда были по плечу; помимо океана знаний существовало еще и множество тихих заводей, в которые можно было нырять, когда взбредет в голову. Например, подобно Бриаку, извлекать на свет забытые музыкальные опусы, или, подобно бывшему англиканскому викарию, сочинять новую версию создания «Грозового перевала»[34]. И это были еще не самые прихотливые из никчемных на первый взгляд занятий. Однажды Конвей обмолвился на этот счет, и Верховный лама рассказал притчу о китайском художнике, жившем в третьем веке до нашей эры. Этот художник много лет подряд вырезал силуэты драконов, птиц и коней на вишневой косточке, и, закончив работу, преподнес ее наследнику императора. Поначалу принц не мог ничего рассмотреть, и тогда художник посоветовал, чтобы тот «повелел построить стену, прорезать в ней амбразуру, и через нее попытался разглядеть косточку в сиянии зари». Принц так и поступил, и убедился, что косточка действительно прекрасна.
— Какая очаровательная история, дорогой Конвей. Сколько в ней поучительного, не правда ли?
Конвей согласился со старцем. Ему приятно было сознавать, что безмятежность, столь ценимая в Шангри-ла, открывала простор для бесконечного множества самых затейливых и, казалось бы, бессмысленных дел, поскольку он сам всегда испытывал влечение к подобным вещам. Оглядываясь на прошлую жизнь, он вспоминал о массе благих намерений, до которых никогда не доходили руки; теперь будет время заняться ими, даже спустя рукава. Это были приятные мысли, и когда Барнард признался, что видит и для себя интересное будущее в Шангри-ла, у Конвея не возникло ни малейшего желания поднять американца на смех.
Оказалось, что участившиеся в последнее время отлучки Барнарда в долину были вызваны не только тягой к спиртному и женскому полу.
— Видите ли, Конвей, с вами я могу говорить начистоту. Маллинсон точит на меня зуб, вы, наверно, и сами заметили. Но вы — человек другого склада и лучше смекнете, что к чему. Чудно, конечно — британские чиновники все такие чопорные, поначалу и не подступишься, но вам-то безусловно можно доверять.
— Ну, не скажите, — улыбнулся Конвей. — Между прочим, Маллинсон такой же британский чиновник, как и я.
— Верно, но он же еще сосунок, ума-разума не набрался. Мы то с вами тертые калачи — смотрим на вещи трезво. Взять, к примеру, здешнее заведение — что тут и к чему, почему нас завезли сюда, до сих пор понять нельзя. Ну да ведь так всегда бывает. Разве мы знаем, зачем явились в этот мир?
— Может быть, кто-то и не знает, но к чему вы клоните?
Барнард понизил голос до шепота.
— Золото, мой мальчик, — восторженно прохрипел он. — Золото, ни больше не меньше. Золота в долине — навалом, уж вы мне поверьте. Я работал в молодости горным инженером, золотую жилу нюхом чую. Будьте уверены — его здесь не меньше, чем в Рэнде[35], а добраться — в сто раз легче. Вы, наверно, думали, я кутить спускался в долину — ничего подобного. Я свое дело туго знаю и сразу вычислил, что здешние ребята, должно быть, большие денежки платят за привозной товар. А чем платить-то? Золотом, серебром, алмазами — чем же еще? Чистая логика, ничего больше. Тогда я начал разнюхивать и вскорости обнаружил всю эту хитрую механику.
— Сами докопались? — полюбопытствовал Конвей.
— Утверждать не стану, но я сделал свои выводы, а потом выложил все Чангу — у нас с ним был мужской разговор. И, знаете, Конвей, этот китаеза не такой уж противный тип, как нам казалось.
— Я лично никогда не считал его противным типом.
— Да, конечно, вы ведь все время с ним контачите… Одним словом, мы с ним поладили, да еще как, вы меня понимаете. Он провел меня по всем приискам и, если хотите знать, дал разрешение вести любые разведочные работы в долине по моему усмотрению, а потом представить подробный отчет. Что вы на это скажете, мой мальчик? Они так обрадовались настоящему специалисту, а я еще пообещал подсказать, как увеличить добычу.
— Я смотрю, вы скоро совсем тут приживетесь, — заметил Конвей.
— Что ж, выходит, я подыскал работу, а это уже неплохо. Как дела обернутся, никогда не знаешь. Может быть, если я расскажу дома про здешние золотые горы, глядишь, и за решетку не упекут. Единственная закавыка — поверят ли мне на слово.
— Может быть, и поверят. Диву даешься, чему только люди готовы верить.
— Здорово, вы сразу сообразили, Конвей, — обрадовано закивал Барнард. — И тут мы можем с вами договориться. Предлагаю сделку — барыши пополам. От вас потребуется только одно — поставить подпись под моим отчетом: дескать, британский консул удостоверяет, и все прочее. Для солидности.
— Поживем — увидим, — рассмеялся Конвей. — Сначала составьте отчет.
Столь фантастическая перспектива его позабавила, но он порадовался, что Барнард подыскал себе занятие по душе.
Порадовался и Верховный лама, с которым Конвей встречался еще чаще. Обычно он навещал его поздно вечером и задерживался на долгие часы, после того как слуги уносили последние чашечки из-под чая и их отпускали спать. Верховный лама всякий раз осведомлялся о самочувствии и успехах трех спутников Конвея, а однажды спросил, на что они могли бы рассчитывать в будущем, не прерви их карьеру неожиданный приезд в Шангри-ла.
