— Готово! — оповестил Петя громко, с наигранным весельем — в это время ему очень хотелось бросить свой груз и ладонями сдавить виски. — Принимайте хозяина острова — железного Робинзона!
Он увидел, что Костя отставил гитару и поднимается с места, что Марина села на матрасе и сжала голову руками, а затем и Костя схватился за голову и начал валиться всем телом вбок. Ноги еще шли, но в голове Пети стремительно вспухло нечто ослепительное и — взорвалось. Красный туман застил глаза и мгновенно почернел, и Петя почувствовал голыми коленями колючий песок, а потом что-то тяжелое бухнулось оземь перед ним, и мелькнул обрывок мысли: «Статуэтка… мимо бы… а не головой…», и щека, вслед за коленями, тоже впечаталась в теплый песок.
И настала тьма.
5
Костя пришел в себя… или проснулся? Ему было муторно и зябко. Болела голова — тяжелая, тупая. Мысли даже не пытались шевелиться, они висели где-то в мозгу кверху пузом, как дохлая рыба после знакомства с динамитом. Болела левая скула, словно от классического прямого справа. Воняло блевотиной и водорослями. Он был не в палатке — точно. Не открывая глаз, попытался сообразить, где же он? Море слабо плескалось и журчало совсем рядом. Он лежал на холодном, сыром песке, — и лежал, должно быть, долго, потому что продрог. «Похоже, ночь я скоротал на пляже… и ночка, похоже, была еще та… — наконец-то затрепыхались равнодушные, неповоротливые мысли. — Осталось пневмонию заработать, и будет полный набор всех радостей жизни».
Он приоткрыл один глаз. Серо вокруг — рассвет близко. Вон лодка, шагах в пяти. Значит, и верно — пляж. А под самым носом — вонючее пятно. Со стоном Костя отодвинул голову подальше от пятна.
Как он тут очутился? Почему не в палатке? Где Петя и Марина? Что произошло вчера? Костя приподнял голову и посмотрел в сторону лагеря: палатки на месте, костер не горит, никого не видно. Выходит, его не ищут, о нем не беспокоятся.
Перед глазами поплыло, его затошнило. Костя опустил голову на землю и снова закрыл глаза. «Не стоило мне вчера вечером смешивать пиво со спиртом», — с укором подумал он. Эту свою глупость он точно помнил.
Потом Костя вдруг поразился, что никто не прерывает его, не перебивает, не путает, не лезет с подсказками и советами, с ненужными воспоминаниями. А вчера вечером всего этого было в избытке. И тут память стала медленно пробуждаться, словно после глубокого обморока.
Все началось… Нет, все кончилось, а потом снова началось, когда он увидел, что Петя возвращается с пляжа и несет на плече свою отмытую от грязи находку. Над головой Пети висит большое предзакатное солнце, и статуэтка на его плече недобро отсвечивает багряно-желтым. Петя одолевает песчаный нанос у берега, делает еще несколько шагов, машет свободной рукой и орет что-то неразборчивое, но по тону — победное.
Костя в это время наигрывал на гитаре. Он отставил гитару и сказал с иронией: «Ну, конец света — сейчас будем знакомиться с шедевром».
Марина рядом на матрасе зашуршала «Сканвордами» и села. Петя приближался. Солнце светило Косте в глаза. Костя прищурился, потому что в глазах, должно быть от солнца, появилась резь, но резь почти сразу превратилась в боль, а боль стремительно охватила всю голову и стала нестерпимой.
Костя услышал, как рядом мучительно застонала Марина. Он никак не мог сообразить, что происходит, и, чтобы хоть что-нибудь сделать, поднялся с коряги, отчего боль просто взорвалась в голове. Он с силой стиснул виски, а затем — тьма…
Но здесь, на пляже, он очутился много позже — это он тоже вспомнил. Он упрямо заставлял себя вспомнить и остальные события — между беспамятством и пляжем. И мозг его старался или пытался восстановить их в памяти, но, прикоснувшись к пережитому, тотчас же отказывался это делать. Потому что дальше началось нечто похожее на сумасшествие…
Костя с трудом сел, посмотрел на море, — вода была гладкой и ровной, только слегка колыхалась, будто море вздыхало. Костю познабливало. Он почесал голову — в волосах полно песка. Нестерпимо хотелось снова лечь и заснуть. «Надо бы окунуться, — подумал он. — Сразу полегчает». Он неловко стащил с себя провонявшую футболку, потом, дрыгая ногами, выбрался из шортов, затем, кряхтя, встал и двинулся к морю. Точнее, его повело к морю, так что он едва успевал ногами за телом. Взбаламучивая воду, он вошел по колено и упал плашмя на зыбкую темную поверхность, погрузился в воду с головой. Сделав несколько сильных гребков, нащупал ногами дно и поднялся. Сердце бешено ухало, в затылке и висках пульсировало, но соображать он стал быстрее. Костя вытер ладонями лицо, потом нагнулся, набрал соленую, терпкую воду в рот и прополоскал горло. Выплюнул, высморкался, умылся и потащился обратно.
На берегу он уселся у самой воды и, глядя на едва различимый в предрассветной серости морской горизонт, снова попытался, с почти болезненным усилием, сосредоточиться и припомнить вчерашний вечер — вечер после внезапного и странного беспамятства…
Когда тем вечером Костя очнулся, то сразу понял — с ним что-то не так… Он какое-то время не мог сообразить, кто он такой, потому что был одновременно Костей, Петей и Мариной. При этом Костя, неизвестно почему и как, но точно знал, что и Марина и Петя тоже чувствуют себя Костей, Петей и Мариной.
Некоторое время, пока они приходили в себя, в голове царил полный сумбур из обрывков непонятно чьих мыслей, ощущений (ужаса, страха, удивления, недоумения, оторопи, растерянности, тревоги) и картинок — застывших, как фото, и движущихся, как видео, — и в картинках этих все, даже незнакомое для кого-то одного из них, было всеми троими угадано и опознано, объяснено и понято. Картинки эти были из долговоременной памяти — были достаточно старыми, завершенными воспоминаниями всех троих.
Сидя на песке и опираясь спиной о корягу, пораженный Костя тыкался тупым взглядом в Марину, которая приподнималась рядом, ошарашено мотая головой и упираясь руками в матрас; в Петю, который шагах в десяти от палаток с бессмысленным лицом медленно садился, подобрав ноги, возле статуэтки пузатого человечка с упертыми в бока руками. Взгляд Кости ненадолго задержался на статуэтке, которую Петя, падая, уронил и которая не лежала, а стояла чуть боком к ним, врывшись тяжелым постаментом в песок. Сумрачное красное солнце повисло совсем низко над горизонтом, и статуэтка теперь отсвечивала кровожадными багровыми бликами и тонами, как, впрочем, и весь островок.
Костя знал, что думает и чувствует каждый из них, и знал, что знают об этом и остальные, только все трое не могут разобраться, кому какие воспоминания мысли и чувства принадлежат, тем более что сиюминутные чувства и мысли у всех троих сейчас поразительно совпадали. Мысли мелькали, текли, ползли, проносились вперемешку, вразнобой, отрывками, редко — целиком, обгоняли друг друга, сталкивались, рассыпались на еще более бессвязные обрывки, соединялись в бессмысленные куски, сознание не поспевало за таким количеством информации, хотя и понимало или расшифровывало, или догадывалось о большей части возникших и тотчас канувших мыслей, по большей части бесполезных, банальных, глупых, противоречивых, не годных для запоминания, не требующих запоминания, да и не запоминающихся, — то есть шло обычное, хоть и ошеломленное, мышление, правда, сразу трех непостижимым образом слитых между собой сознаний. И негаданное, ненужное единство их только добавляло бессвязности, сумбура мышлению, препятствовало попыткам разобраться в происшедшем, напоминая всполошенную, панически орущую толпу. При этом у все троих мысли были одинаково беззвучные, как текст на бумаге, а потому кто тут, в самом деле, разберет, что думает Марина, а что думает Петя или Костя? И что вообще творится с их несчастными головушками? «…что, схожу с?.. твою мать!.. за фигня?.. живы?.. что это могло… олит ниче… сколько же я так пролеж?.. енные учения?.. кто объяснит, что здесь?.. что за бред у меня в голо?.. так мы что? все теперь… пипец полный!.. все тайны и секреты… голова как… друг о друге знаем?.. О, НЕТ!.. ТОЛЬКО НЕ ЭТО!..»
