он человек. И в Столбоухе чего только о нём не гадают, а хорошего не говорят.
Роман оборвал домыслы своих друзей:
— Бросьте на человека наговаривать! Просто он не похож на большинство людей. Не такой, как все, а это никому не нравится, тем более нашим столбоушинским обывателям. А я бы не прочь с ним подружиться. Интересно поговорить с грамотным человеком — у него и поучиться есть чему.
Степан поддержал брата:
— Действительно, пусть живёт, как хочет. Это его дело, а вреда от него никому нет. И не каждый отважится робинзонить в нашей тайге. Тем более горожанин, да ещё и москвич.
«Да, это стоит уважения», — согласились все.
Через день наши путешественники поднялись уже к верхней границе леса. Здесь духовито и противно воняли заросли из сныти и мордовника, борщевика и медвежьей дудки полутораметрового роста. С борщевиками по высоте соперничали рослые травяные кусты маральего корня, с шарами соцветий, похожих на головки чертополоха. Зонтики цветов маячили перед глазами, норовя засыпать ядовитой пыльцой; эта пыльца ещё и дурманяще-приторно пахла, и от неё кружилась и болела голова. Гулко трещали под ногами дудки, ещё не засохшие и полные жизни.
— Всюду пишут о ядовитом ясенце, неопалимой купине, что обжигает, а я давно понял, что не один он коварен. Вот сныть и борщевик считаются даже съедобными и пахнут хорошо — борщом и супом, — а обжигают не хуже ясенца.
— Это верно, — согласился Степан, — к тому же ясенец ещё и предупреждает своим ядовитым запахом: «Я опасен, ко мне лучше не приближаться».
Кончилось буйство, безумство трав, через дебри которых они пробирались весь предыдущий день и мучившие их до исступления. На смену берёзам пришли лиственничники, всё более вытесняющие пихтачи, за ними и кедры. Вместо ущелий открылись широкие дали с пологими цепями хребтов, расходящимися во все стороны, меж которых лежали холмистые долины с зеленеющими альпийскими лугами. Вдали серыми громадами высились гряды каменных сопок, похожих на верблюжьи горбы. Лишь кое-где виднелись полосы и пятна снега.
— Белки, белки, — повторил Рома, — чисто русское слово, а ведь не употребляют же его ни на Урале, ни на Кавказе. Я думаю, лет триста тому назад, когда русские пришли на Алтай, вот они удивились заснеженным горам!
— Ну да, — подхватил Стёпа, — увидели белый снег — вот и появилось алтайское слово: белки.
Так, болтая, они дошли до альпийских лугов, где травы стали ещё значительно ниже, лиственничники и кедрачи всё более редели и мельчали, лишь по логам они тянулись к вершинам, которые можно было назвать гольцами. На гольцах преобладал серый, седой цвет — цвет мёртвой каменной пустыни, холодной и на вид безжизненной. Стёпа и Роман уже бывали в этих краях, а Егору и Гоше всё было впервые.
— Смотри-ка, поднялись под самые вершины, а ни скал, ни каменных ущелий! — удивлялся Агафон. — И правда, здесь полати, про которые говорил мне батя. Хоть скот паси, хоть на коне скачи. Всё увалы да покати. И откуда такие холмы да зелёные луга? А то ещё и озёра.
— Задернованные морены, — догадался Роман. — Каменные вершины рассыпались, ледники их растащили — получились морены. Теперь это просто кучи камней, за тысячелетия покрывшиеся почвой и травой. А альпийские луга — это почти тундра со своим миром растений и животных. Вот, глядите, горечавка. Какой насыщенный синий цвет! Или водосбор. Не знаю более изящного цветка.
Здесь не было леса, и трава всего на вершок от земли, кругом каменные россыпи, а всюду виднелась жизнь, ничуть не менее энергичная, чем в тайге. Вот невесть откуда взявшийся сорокопут-жулан — крупная рыже-пёстрая птица с длинным хвостом, тревожно чакая, перелетела с макушки искорёженной морозами и ветрами пихточки-изгоя на куст жимолости. Забавные рыжие зверьки пищухи, или по-другому сеноставки, с любопытством взирали на путников, выглядывая из-под каменных обломков россыпи. Перебегая с места на место, они издавали резкий, пронзительный то ли свист, то ли писк. Как видно, лабиринты разрушенных скал давали всем этим зверькам хорошее укрытие от врагов, а чтобы прокормиться, им было достаточно клочков травы, пробивающейся меж каменных обломков. Даже бурундук, исконный житель тайги, не прочь здесь поселиться, соблазнённый орехами кедрового стланика.
Морены кончились, начался подъём на сопки, пока ещё наполовину зелёные, хотя тут и там с «реками» и «морями» осыпей, называемых корумами. Близилась вершина хребта, издали похожего на длинный увал из насыпного гравия и песка, где каждая песчинка была крупным обломком скалы.
Утром следующего дня путники штурмовали очень крутой откос гребня, разделяющего Тегерек и Громотушку. Он был сложен гигантскими плитами, образующими циклопическую осыпь. Переползая с одной такой плиты на другую, Рома заметил сеноставку, замершую на камне с большим стеблем травы во рту. Замер и он сам, разглядывая смешную большеухую зверушку с круглыми чёрными глазами. И тут на соседний камень выскочил стремительный горностай. Сеноставка, бросив травинку, юркнула в щель, а горностай молнией бросился за ней.
— Догонит или нет? — загадал Стёпа, вместе со всеми наблюдавший всю эту сцену.
— Естественно, догонит, если не эту, то другую. Иначе как бы ему выживать в природе? — резонно ответил Роман. — Соболю нужна сеноставка, а медведю — сурки. Вон их сколько повылазило из подземелий. Торопятся наесться на зиму, в августе их уже не будет. И косолапые спустятся на кедровники и ягодники.
В тот момент было не до того, чтобы размышлять о зверьках или любоваться пейзажами, — подъём был очень тяжёл и выматывал все силы. Наконец они выбрались на водораздельный гребень. Судя по всему, именно здесь находилась наивысшая точка всего этого района. Открывшаяся картина всех восхитила: внизу лежал горный цирк потрясающей красоты с ярко-синим ледниковым озером, обрамлённым снежниками. Тем не менее каждый по-своему оценил открывшийся вид.
— Каменное царство, — сказал Стёпа. — Не пойму: красиво это или жутковато. Будто кто взял и насыпал гигантские кучи шлака. Серые, мрачноватые. Только и оживляют их вот эти синие блюдца озёр да пятна снега.
— Битва гигантов, — подтвердил Роман. — Последствие работы всех природных стихий: солнца, ветра, мороза, воды. И, конечно, миллионов лет. Ни острых пиков, почти не видно скал — всё разрушено. Недаром в школе говорили про Алтайские горы, что они старые. Вид не альпийский.
— А мне нравится, похоже, как на Луне! — заявил Агафон.
— Ты что, был там?
— Хоть и не был, а так представляю.
Они стояли на гольце, называемом зыряновскими туристами Безымянкой, а на карте отмеченном как высота Громотушка. Сплошь состоящий из обломков когда-то рассыпавшихся скал, сравнительно пологий и доступный с их стороны,
