Витюлька прошел вперед. Его заметили стоявшие под светом «газика» милиционеры.
– Столкновение? – спросил он и невольно посмотрел на радиатор МАЗа.
– Да нет, непохоже, – ответил офицер постарше. – Скорее попытка избежать удара, крутой вираж на повышенной скорости.
– А водитель?
– Жив… Пьяного и дурака бог бережет.
– Мне что?.. Ночевать тут? – донеслось из МАЗа.
– Езжай! – Милиционер махнул жезлом. – Второй случай с начала месяца, – сказал он, закуривая.
Он говорил о чем-то еще, но за воем проезжающего грузовика нельзя было разобрать ни слова.
– Ничего страшного. – Витюлька захлопнул дверцу и запустил мотор.
Валерия не отозвалась, словно ее и не было в машине.
Из темноты, от поверженной машины веяло чем-то жутким и знакомым. Валерия чувствовала существование этой зловещей силы с той минуты, как узнала о гибели Лютрова. Ее враждебное присутствие она ощутила и теперь. Уели раньше привязанность Лютрова к своему делу составляла какую-то очень мужскую и привлекательную его сторону, то теперь она знала, что не случайность, а сама работа Лютрова, только она подстерегала их счастье, противостояла ему.
Извольский плавно тронул машину и до самого города ехал очень опасливо, как это делают, когда в машине сидят ребенок.
– Ну вот ты и дома.
Машина остановилась у подъезда. Ливмя лил дождь, ровно и мощно рокотавший по крыше «Волги», заглушавший все звуки города. Витюлька включил свет.
– Не надо, погаси.
Ей не хотелось, чтобы он сейчас видел ее, угадал по лицу, о чем она думала.
– Устала?
– Немного.
– Скажи, о чем ты молчала?
– О чем? Обо всем. – Она улыбнулась и вскинула на него глаза. – Ну до свидания? – почему-то спросила Валерия.
– До свидания. – Он попрощался как посторонний.
«Нехорошо вышло… Будто тороплюсь поскорее убежать», – думала она, забыв, какую ручку нужно дернуть, чтобы дверца отворилась. Когда он наклонился, чтобы помочь и невольно навалялся на нее, она не потеснилась.
– Будешь приходить?
Извольский посмотрел ей в глаза.
– Потом не пожалеешь? – От недавней скованности Витюльки ничего не осталось, он говорил легко и свободно, словно рядом с ее домом все было проще, уместнее.
Не отводя взгляда, она покачала головой.
– До свидания, – сказала она еще раз, но уже по-другому. А перед тем как захлопнуть дверцу, наклонилась, мелькнула улыбкой и быстро побежала к подъезду, хотя дождь уже перестал.
…Поднявшись в квартиру, она, не зажигая света, поглядела во двор. Машины не было. На асфальтированной дорожке, где только что стояла «Волга», поблескивала лужа. Потом на лужу наехало такси, глухо хлопнули дверцы, завыл мотор, лужа поволновалась и разгладилась. На жестяной откос по ту сторону окна падали редкие крупные капли, видимо со стены.
День, которого она ждала, оказался долгим, до краев наполненным переживаниями… и оставил после себя чувство нечистоты.
«Но теперь все, теперь хорошо. Я думала об этом, когда встретила его в городе…» – мысленно повторяла Валерия.
Но сколько бы она ни старалась уверить себя, что в первую же встречу прониклась сердечным расположением к Извольскому и ни о ком другом не думала, это было неправдой.
Она уже не была той беспечной девочкой, обласканной заботливостью Лютрова. То недолгое время она прожила, как в тумане, в неведении настоящей жизни, начавшейся для нее только теперь, когда Лютрова не стало. Наваждение прошло, и невозможно было оставаться прежней. Чувство перемены в себе, опрощающее ее прежние понятия о жизни, – вот что определяло и оправдывало все то, что казалось немыслимым раньше.
Это пришло не сразу.
Сначала были слезы, чувство незаслуженной обиды, и не было никого, кто мог бы утешить, сказать какие-то слова, которые говорят людям в ее положении. У нее не было близкого человека. Бабушка стара и больна, а мать… Валерия хорошо знала мать, вернее, все дурное в ней. И наступили похожие один на другой дни душевной глухоты – будь что будет. Но продолжалось это недолго. В голове стали рождаться самые невероятные планы: то она собиралась уехать в какие-то далекие края, в то же Заполярье, откуда скоро вернется отчим, то решала подыскать комнату в городе, однако, когда подруга сказала, сколько платить за такую комнату, получалось, что жить будет не на что. Несколько дней она всерьез думала уехать в Перекаты, но и это было невозможно. Там вся улица знала ее, все считали, что она вышла замуж. Жить там одной, с ребенком на руках… Нет, уж лучше оставаться здесь, в большом городе, где никому нет дела до тебя.
От всех этих забот совсем худо стало на работе. Чертежи все чаще возвращались к ней для исправлений, и, глядя на сердито подчеркнутые старшим инженером ошибки, ей хотелось плакать…
Когда Валерия познакомилась с Одинцовым, она и в самом деле подумала, что интересует его. Он говорил о ее красоте. Говорил, что пишет либретто балета «о временах древнего Египта, не оставившего миру ничего, кроме красоты». С Одинцовым было успокоительно. Неторопливым движениям журналиста, его жестам, походке хотелось подражать, его шуткам не нужно было улыбаться через силу, они смешили. Его умение беседовать в каком-то подстрекающем тоне заставляло спорить с ним, и у Томки, и у Валерии всегда находилось, что ответить. Он ухаживал так, что это не бросалось в глаза, и потому его внимание льстило, как похвала по секрету. Он умел смотреть на все просто, невозмутимо… Примеряя все эти свойства журналиста к своей главной заботе, к себе – матери, Валерия решила, что рядом с таким человеком ей жилось бы легко, – он так уверенно чувствует себя в жизни, будто ему наперед известно, чего людям ждать завтра, через год…
Но они как-то вдруг перестали бывать вместе. И Валерия не понимала отчего, пока не узнала, что Одинцов предпочитает проводить время с Томкой.
В день встречи с Долотовым в редакция Валерия собралась в летний театр, где начинались гастроли столичной драматической труппы. И хотя балеты по ее просьбе доставал Одинцов, сам он не пошел с ней.
– Вечерняя работа, – сказал он по телефону. – Но вашей спутницей будет большая любительница театра!
И случилось так, что не спектакль потом вспоминала Валерия, а все то, что говорила ей Лидия Владимировна. Она жила вдвоем с малолетней сестрой и, как все незамужние женщины в ее возрасте, за глаза говорила о мужчинах без обиняков. Прогуливаясь в антракте по дорожкам вокруг деревянного здании театра, Лидия Владимировна высказывалась об Одинцове весьма определенно.
– Пря всей респектабельности он двоечник.
– Двоечник? – не поняла Валерия.
– Именно. Знаете, среди школьников двоечники всегда насмешничают над теми, кто поспособнее… Вам он нравятся?
