— Пойдемте, — буркнул Вагнер.
Взяв Пьера за локоть, он подтолкнул его к дверям барака. На этот раз Люка-Рембо не чувствовал жары. Спину леденил озноб.
Пьер с Вагнером шагали плечом к плечу, не глядя друг на друга. По мере приближения к вышке грохот дизелей становился все оглушительнее. Пьер автоматически передвигал ноги. Вагнер шагал легко, пружинисто. Лицо его на солнце казалось менее суровым, чем в помещении, морщины чуть-чуть разгладились.
С вышки доносились глухие удары. Вагнер остановился и вытянул руку:
— Вот. Эта куча ржавого железа не стоит и десяти су. Она работала в Румынии еще в тридцать восьмом. С сорок пятого ее гоняют по Африке. Каждые два часа что-нибудь приходится чинить. Но остановите буровую хоть на десять минут — и скважина пропала.
Они остановились у подножия. Вагнер, сопя, полез по железной лестнице на платформу.
— Послушайте, Вагнер, это же неразумно. Геофизики…
— Идем, — прервал его бас. — Посмотришь все сам. Может, когда-нибудь эту рухлядь выставят в музее.
Они обогнули четырех бурильщиков, которые завинчивали трубу. Люди в надвинутых касках и защитных очках даже не повернулись в их сторону.
— Ну что у тебя, Бутье?
— Поршни барахлят. Как только увеличиваем обороты, начинают капризничать.
Бутье с самого начала понравился Пьеру: спокойный человек. Из карманов комбинезона торчат гаечные ключи всех размеров. На этой затерянной в пустыне вышке Бутье выглядел невозмутимым механиком провинциального гаража.
— Дрожит вся, как старое дерево в грозу, — сказал он, — но держится! Садык!..
Один из бурильщиков оторвался от работы и сдвинул очки на лоб.
— Ты проверил резьбу?
— Конечно, господин инженер.
Вагнер тронул Пьера за рукав:
— В восемнадцать лет Бутье уже бурил со мной в Румынии. В двадцать два перебрался в Техас. Учился полтора семестра…
Голос едва слышался сквозь стук дизелей.
— В двадцать пять — сменный мастер. В тридцать — буровой. Мы работали тогда возле Персидского залива. Пришлось окрестить его «инженером», чтобы пустить шейхам пыль в глаза…
Вагнер зачерпнул пригоршню густой красноватой жижи. Голос его зазвенел.
— Для тебя это только вода и глина. А для меня это сок земли. Вы ее там анализируете, а я пробую! Он взял губами комок и старательно размял языком.
— Пахнет нефтью! — сказал Вагнер. — Ты слышишь, она отдает нефтью!
Пьер повернулся к Бутье.
— Вы тоже верите, что здесь есть нефть?
— Я верю Старухе. Мы все ему верим…
Значит, и Бутье. А ведь показался таким разумным…
— Но вы же знаете, что «Петролеум» ничего не нашел.
Бутье пожал плечами. Раз Вагнер сказал, значит, так оно и есть… Вагнер посмотрел на дизели и положил руку на плечо другу.
— Этот малый прилетел из Парижа с приказом остановить работы.
Бутье отшатнулся, как от удара. Он посмотрел на Вагнера, потом на Пьера и понимающе усмехнулся.
— Хочешь взять на пушку! Я тебя не первый день знаю…
Бутье словно ждал, что Старуха расхохочется в ответ и хлопнет его по плечу — за столько лет он привык к розыгрышам своего старшего напарника. Но Вагнер не улыбнулся.
Пьер заглянул вниз. С полсотни человек сгрудились вокруг вышки, задрав головы. Весь лагерь. Кое-кого Пьер узнал — двадцать минут назад в баре они готовы были линчевать его, а теперь выглядели словно потерявшиеся дети.
Еще немного, и Пьер был готов закричать сверху: «Я тут ни при чем, я только исполняю приказания. И потом, это единственно разумное решение…»
Вагнер отстранил Садыка и взялся за рычаг.
— Значит, — голос у него дрогнул, — останавливать?
Снизу до Пьера донесся глухой ропот. Вагнер, железный Вагнер смирился!
— Если насосы остановить на десять минут, это конец… Раствор затвердеет…
Дизели смолкли.
Прошла минута.
Еще минута.
Пьер стиснул зубы. Остановить бурение было единственно разумным решением.
Третья минута.
Но здесь эти слова, звучавшие так складно в прохладных кабинетах на авеню Гош, теряли свой смысл. Здесь их надо было сказать людям, согласившимся жить в аду…
Четвертая минута.
Пьер Люка-Рембо, заместитель генерального секретаря Компании африканской нефти, медленно, с трудом подбирая слова, обратился к Вагнеру:
— Разрешение на бурение заканчивается через трое суток, в полдень. Правление не будет ходатайствовать о продлении срока. У вас есть еще три дня…
Вагнер распрямился, лицо его стало пунцовым. Он заорал страшным голосом:
— Наращивай свечу![2]
Радостные восклицания потонули в грохоте дизелей…
В полдень термометр на вышке показывал +60°. Воздух звенел над перегретыми дизелями. Вагнер, присев, неотрывно смотрел на стрелки манометров. Его рука сжимала рычаг, словно это был пулемет, из которого он отстреливался до последнего патрона. Бурильщики в черных комбинезонах свинчивали трубы. Горячий раствор, выливаясь из труб, обдавал их с головы до ног.
Пьер поднял голову. В тридцати метрах над землей на узенькой площадке копошился рабочий. Перед его лицом — громадный металлический палец, справа, совсем впритык, связка свечей. Верховой по очереди выводил их из-за пальца, почти свесившись над пустотой. За пояс он для страховки прикреплен цепью к ограждению. Вагнер опустил рукоятку тормоза, и крюк с грохотом загнал свечу в скважину. Вышка еще содрогалась, а верховой уже отвязывал очередную свечу. Внизу у помбуров есть ровно четыре секунды, чтобы свинтить две свечи и отпрянуть назад. Снова соединить концы труб и отскочить… И так восемь часов кряду…
Адский стук дизелей. Одна свеча, две, сто, тысяча. Вагнера шатает из стороны в сторону. Он трясет головой, как боксер после нокдауна, и медленно начинает оседать.
— Сейчас… минутку… дай очухаться… — бормочет он.
— Зачем вы мучаетесь? — почти вырывается у Пьера. — Ведь здесь же нет нефти. Нет и не может быть!
Он силком сажает Вагнера на парусиновый стул и сам хватается за рычаг тормоза. Удар элеватора. Верховой посылает новую порцию. Пьер нажимает рукоять. Удар! Надо бы отвести Вагнера в барак. Но как отойти?
Счетчик оборотов? Нормально. Хотя, что значит нормально? Все нормы, которым его учили в Политехнической школе, здесь не годятся. Верховой вновь подает свечу. Удар. Струя грязи залепляет Пьеру лицо. Черт, надо бы надеть очки. Бутье дружески поднимает палец вверх — с боевым крещением вас! Помимо воли губы Пьера расплылись в улыбке…
