— Как вы думаете, — спрашивает офицер у Борденава, — не лучше ли посмотреть сперва в замке?
— Не стоит, господин офицер, — отвечает старый Борденав, — я давно знаю его владельца. Не смею навязывать свое мнение, но, мне кажется, он — в числе наших друзей.
— Как его зовут?
— Маркиз Распиньяк.
— Мы еще вернемся к этому вопросу, — говорит офицер.
— Послушайте, любезный, — обращается Борденав к Кулондру, — если у вас что-то спрятано, лучше сказать об этом сейчас. Все останется между нами… Возможно, что вы не ответственны за это…
Крестьянин, делая вид, что готов расплакаться, бормочет:
— Вы же знаете, что я честный человек…
В это время в комнату входит с мефистофельской усмешкой на губах Борденав-сын.
— Ну, молодой человек, — обращается к нему офицер, — можете ли вы подтвердить ваше обвинение?
— Сию минуту, — отвечает Борденав и тут же поворачивается к Кулондру: — Скажи-ка, та пещера, надеюсь, все еще цела? Ты хорошо знаешь, о чем идет речь. Помнишь, яма, в которую я еще мальчишкой как-то провалился?
— Давно уже заделана, — говорит крестьянин.
— Ну что ж! Мы ее вскроем… Не возражаешь?
Все дальнейшее похоже на кошмар. Торжествующие дарнановцы возвращаются с охапками оружия. Офицер, только что такой корректный, впадает в неистовство; он с бешенством бьет Кулондра по лицу. Бьет его жену, прибежавшую сюда и с воплем бросившуюся на шею мужа. Рядом, в соседней комнате, плачут испуганные дети. Сопротивляющегося крестьянина выволакивают во двор. Поджигают дом. Огонь перебрасывается на хлев, где жалобно мычат коровы. Жена Кулондра рыдает, прижимая к себе четырех малышей. Кулондра приставили спиной к большому дубу; его сдерживают наведенными в упор автоматами.
— Ну! — орет Борденав-сын. — Теперь ты нам скажешь, кто дал тебе оружие?
— Назовите имена, — требует офицер, — все известные вам имена, и вам сохранят жизнь.
Крестьянин, с залитыми кровью усами, смотрит на них суровым, гневным взглядом. Потом плюет им в лицо и кричит:
— Будьте вы прокляты!
* * *
Заметив зарево, Эмилио и Парижанин стали пробираться к месту пожара. Находясь еще слишком далеко, они не могли видеть происходящего, но услышали предсмертный возглас Кулондра и сразивший его залп. Эмилио, угадывая драму, хочет броситься вперед, но товарищ его удерживает.
— Что ты собираешься делать?
— Нельзя, нельзя позволить им безнаказанно уйти! Пусть и меня схватят, но я успею разделаться хоть с несколькими мерзавцами.
— Слушай, — говорит Парижанин, и его голос вдруг становится необычайно спокойным и убедительным. — Чтобы напасть на них, надо подойти совсем близко, а это, при зареве пожара, невозможно. Что же остается? Стрелять издалека? Они нас догонят и схватят или, еще хуже, выместят свою злобу на жене Кулондра и сиротах-детях.
— Подождем немного. Нельзя же их упустить.
— Я тоже так думаю, но ждать придется долго. Они будут, конечно, перевозить оружие.
— Ты мне подал мысль, — говорит Эмилио. — Пошли!
— Куда?
— Идем, говорю тебе!
Эмилио увлекает Парижанина вниз, к дому на берегу реки. На пороге дома, глядя на пожар, стоят старик и две женщины. Женщины плачут.
— Добрые люди, — обращается к ним Эмилио, — немцы, которых привел сын Борденава, только что зверски убили вашего соседа Кулондра и сожгли его дом. Когда они уберутся, сходите туда и позаботьтесь о его жене и детях.
— Кто вы? — спрашивает старик.
— Партизаны. Нам удалось ускользнуть. К несчастью, мы не смогли прийти Кулондру на помощь. Теперь нам нужна лодка.
— Я вас перевезу, — предлагает старик.
Очутившись на том берегу, Эмилио, вместо того чтобы следовать своим путем, направляется вверх по течению.
— Там какие-то люди, — говорит вдруг Парижанин, — вон в той аллее, что ведет к пристани.
— Мне тоже так показалось, — отвечает Эмилио, — но я хотел в этом убедиться. Это семья Борденава. Женщины. Возможно, и домашняя прислуга. Они вышли к реке, чтобы лучше видеть пожар. Ты понял теперь, что я задумал?
— Кажется, понял.
Партизаны снова идут по краю большого луга, где шли больше часа назад, — только в обратном направлении. Затем, перейдя дорогу, вступают на территорию усадьбы.
— Жди меня здесь, — наказывает Эмилио, — и, если заметишь, что кто-нибудь следует за мной, — кто бы он ни был, мужчина или женщина, — стреляй. Это дом бандитов.
Эмилио проползает под оградой из колючей проволоки, направляется к большим постройкам, находящимся рядом с домом, и исчезает в них. Через несколько минут он возвращается обратно и говорит:
— Готово. К счастью, у меня всегда при себе бутылка с зажигательной смесью.
— Куда ты ее бросил?
— Через окно сеновала, в сено. Жаль только животных. Хлев как раз рядом.
На рассвете два партизана достигли наконец вершины холма, где начинались уже владения маки. Они бросают прощальный взгляд назад. Вдалеке, над пылающим костром, который был раньше домом Кулондра, поднимается столб черного дыма.
Но ближе к ним, на равнине, вздымаясь к небу, полыхает огромное зарево, сливающееся с утренней зарей.
— Ну а как же наши планы насчет железной дороги? — напоминает Парижанин.
— Всему свое время, — отвечает Эмилио. — Немцам придется немного подождать.
Замок Кантамерль, уже давно пустовавший, зажил новой жизнью. Садовник Филипп, один-единственный слуга, оставшийся охранять владения, был немало удивлен, когда к замку неожиданно подкатила серая машина. Из нее вышли трое неизвестных и предъявили ему ордер на реквизицию замка с печатью департаментского военного комитета. Сначала Филипп заподозрил в них злоумышленников. Вид у них был довольно странный. Самый рослый был вооружен автоматом, висевшим у него на груди, кожаный ремень плотно прилегал к загорелой шее. Одной рукой он сжимал приклад, а другой поддерживал ствол автомата. Двое других, плохо выбритые, были без пиджаков, с револьверами и гранатами у пояса. Тот, что повыше, должно быть, их начальник, вежливо обратился к Филиппу:
— Разрешите нам войти. Мы не бандиты.
— Я ведь только слуга, — ответил садовник.
— Мы знаем. Семья владельца замка находится на Лазурном берегу. Значит, наше присутствие ее не стеснит…
В тот же день партизаны переехали в замок. Два мотоцикла, три легковые машины, грузовик, несколько диковинных вещей… Словно какой-то бродячий цирк. Они расставили в окрестностях сторожевые посты и спокойно расположились в замке, как у себя дома. Впрочем, личные покои хозяев остались незанятыми. Эта деликатность сразу расположила Филиппа в их пользу. Жена садовника помогала им готовить еду, а сам он превратился в своего рода интенданта и облегчал им поиски предметов, необходимых для первоначального обзаведения.
