«Куда же он пропал? — думала Анна. — Уехать со своей одышкой он никуда не мог. Да и странно, отдел будто вымер. Екатерина Ивановна обычно допоздна сидит…»
Домашний телефон не ответил и утром, но зато в отделе откликнулась Екатерина Ивановна.
— Ну как вы там? Живы, здоровы? — спрашивала она бесстрастным от помех и механического искажения голосом. — Все ли у вас ладно? А то мы тут волнуемся, переживаем…
— Где Михаил Михайлович? — кричала в трубку Анна. — У нас все в порядке! Дайте Михаила Михайловича!
— Они тут теперь редко бывают! — сообщила Екатерина Ивановна. — Они сейчас целыми днями по городу ездят, по начальству ходят. Все книги выручают! У этого, у Гудошникова!
— Ладно, я ему письмо напишу! Вы поняли? Письмо!
— Поняла, поняла! Ты, Аня, и домой напиши! А то мать недавно приезжала! Говорит, пропала куда-то!
Анна положила трубку и тут же, попросив на почте бумаги, села писать матери. Расписывать свои походы и несчастья не стала, чего доброго, напугаешь еще кержаками.
У нее представления-то о них литературные: фанатики, полудикие, полоумные лесные люди, которые не то что посторонних, а и себя на кострах и в избах живьем жгут. Рассказала, что поехала на лето в деревню за фольклором (мать знала, что это такое, по летней практике дочери), вернется в августе и сразу приедет домой в отпуск.
С почты она пошла к Власову. Это было интересно и неожиданно: появился старообрядец, который неизвестен даже самому Гудошникову, причем с таким фантастическим обилием книг. Однако внутри она чувствовала сомнение. Тут что-то было не так. Либо начальник милиции ошибся и принял за старинные книги какую-нибудь макулатуру, либо он склонен к преувеличению. Ведь вон как ругался и переживал за свою кобылу, а все обошлось, как в комедии: кто бы мог подумать, что кобыла ест сети?
Возле ворот дома, указанного встречной женщиной, Анна остановилась и, прежде чем постучать, глубоко вздохнула, прикрыла глаза…
На стук из избы вышел мужчина лет шестидесяти, лицо покрыто клочковатой черной бородой, на ногах опорки от валенок.
— Заходи, заходи! — весело позвал он. — Чего стучишь-то? Пришла — заходи!
Анна поздоровалась и спросила Власова.
— Я и есть Пимен Аверьяныч, — ответил хозяин, разглядывая гостью. — Заходи в избу. На дворе-то нынче ишь как печет!
«Неужели вчера начальник милиции предупредил? — шевельнулась мысль. — Как родню встречает…»
Власов пододвинул ей тяжелый табурет, пригласил сесть, а сам устроился на лавке у окна. В избе Пимена Аверьяновича было прохладно и пусто. Огромная русская печь с полатями, стол под вытертой и изрезанной клеенкой, лавки вдоль стен и полка, занавешенная пестрой ситцевой тряпкой, — вот и вся обстановка. Да еще из-за печи торчит высокая спинка деревянной кровати.
Анна украдкой осмотрела стены, углы: даже икон нет…
Власов сидел вполоборота к ней и поглядывал в окно, ерзая на лавке, словно нетерпеливо кого-то поджидал. Надо было начинать разговор, но Анна вдруг ощутила, что не знает, с чего начать. Тут не в Макарихе, у Марьи Белоглазовой, тут самой надо задавать вопросы…
— Откуда будете-то? — наконец спросил Власов совершенно равнодушно и будто невзначай.
— Из города я приехала, — ответила Анна, прислушиваясь к своему голосу. Казалось, говорил кто-то другой, она лишь открывала рот…
— Да-а, — протянул Пимен Аверьяныч и заерзал еще сильнее, по-прежнему косясь в окно. — И в городе у вас такая жарынь стоит?
— Жарко, — сказала она, чуя легкий озноб между лопатками.
— Во-во! — подхватил Власов. — Кругом, сказывают, нынче так… В газетах вон пишут тоже, будто в Бангладеш жара стоит, все колодцы пересохли…
— Где? — удивленно спросила Анна.
— Да в Индии штат такой есть — Бангладеш называется.
И надолго замолчал. Анну же этот бестолковый и банальный разговор о погоде лишь подхлестнул. Лучше уж выбросить все козыри сразу, выложить, что надо, только не сидеть и не тянуть резину. Разум еще барахтался, противился — не спеши, не злись, не гони коня — пропадет! Но вести пустой разговор уже не было сил.
— Я, Пимен Аверьяныч, к вам по делу пришла, — сдерживаясь, проговорила Анна. — Поговорить вот хотела…
— Ну ясно — по делу, — согласился Власов. — Без дела-то, поди, и чирей не садится… Дел нынче много у всех! Вот пишут, человек в космос полетел, Юрий Алексеевич Гагарин. Тоже дело… А у тебя какое?
— Я кержаков ищу, — ответила Анна. — Старообрядцев… Интересуюсь, как они живут.
«Боже мой, как глупо! — ахнула она, сжимая кулаки. — Ведь Аронов предупреждал: не называй их кержаками, обидятся…»
— Чего их искать-то? — спросил Власов. — «Ищу»… Вон они, кержаки, — кивнул он в сторону, — так и живут… А что? Вы из какой-нибудь организации или учреждения? Уполномоченные, что ль? — Власов насторожился и перестал ерзать.
— Да нет, — мягко сказала Анна. — Я из Академии наук, археограф.
— Вон оно что-о! — протянул Пимен Аверьяныч. — Из наук, значит, ученые академики… А чего кержаки-то тебе?
— Я книгами интересуюсь, — объяснила она. — Старыми… Их теперь уже нигде нет, а у кержаков сохранились.
— Ага! — догадливо сказал Власов. — Это в которых про Бога, что ль, писано?.. Ну интересуйтесь. Раз интерес есть — интересуйтесь. У меня тоже есть интерес, вот пенсию выхлопотать не могу. Вишь, девонька, у меня стажу есть десять лет, я лес валил… Ну, валил, как надо: сосенка к сосенке, нормы по две, бывало, делал, а в стаж для пенсии эти десять лет не хотят считать. Во какой интересный интерес!
Анна помолчала, стараясь выказать сострадание, и вновь о своем:
— Мне сказали, что у вас книги есть. Будто сохранились…
— Это кто же сказал-то? — удивился Власов и потеребил бороду.
— Люди сказали… — неопределенно ответила Анна.
— Ну и люди! — хохотнул он. — Да откуда у меня-то? Э-э-э… — Он махнул рукой и выглянул в окно. — У матери моей были. Мать и читать читала… А как помереть ей, куда-то все девала, не знаю.
Власов вскочил, отдернул занавеску на полке, снова сел.
— Может быть, вы поищете? — спросила Анна. — Не могла же она их выбросить.
— Как не могла? Могла… Могла и закопать, и отдать кому, чтобы люди не смеялись… Искал же вот, нету… — он потер локтем стекло, выглянул. — Нынче-то кто в Бога верует? Никто почти. И книги эти не нужны… Я еще молодым ходил, мать-то спрашивает: ты книги читать будешь или на гармони играть? Я, конечно, лучше на гармони, думаю. Гармонь себе купил. Во он, стоит, под кроватью. Хромка-однорядка… Голоса позападали, так не играю теперь.
— Да, жалко, — после долгой паузы проронила Анна.
