Бедное дитя! Если бы она знала, что ее несут все дальше и дальше в непроходимую глушь джунглей!
Крик, который встревожил Клейтона и обоих стариков, привел Тарзана, приемыша обезьян, прямо туда, где лежала Эсмеральда. Но не на Эсмеральде сосредоточился его интерес, хотя он и удостоверился, что она невредима.
Одно мгновение Тарзан исследовал землю и ближайшие деревья, пока инстинкт обезьяны, соединенный с разумом человека, не рассказали ему, так изумительно знавшему жизнь лесов, все происшествие так же ясно, как будто он видел его своими глазами.
И тотчас помчался он по свежему следу, который никакой другой человеческий глаз не мог бы заметить, и тем более объяснить. Больше всего следов на концах ветвей, где антропоид перебрасывался с ветки на ветку, но по ним трудно установить его направление, потому что под тяжестью его тела ветвь склоняется вниз и неизвестно, подымалась или спускалась по ней обезьяна; зато ближе к стволу, где следы слабее, направление яснее означено. Вот тут, на ветке, большой лапой беглеца была раздавлена гусеница, и Тарзан инстинктивно чувствует, куда ступит теперь та же большая лапа – и действительно он находит там микроскопическую частичку уничтоженного червя, иногда простой влажный след.
Дальше, маленький кусочек коры отодран когтем, а направление излома указывает на направление беглеца. Там и сям на какой-нибудь большой ветке или на стволе дерева, которых коснулось волосатое тело, застрял крошечный обрывок волос. По тому, как он втиснут под корой, он говорит Тарзану, что он идет правильно.
Он не замедляет своего бега, чтобы подметить все эти, на вид столь слабые, признаки зверя. Для Тарзана они ярко выделяются среди мириады других повреждений, шрамов и знаков на ветвистом пути. Но больше всего помогает ему запах, потому что Тарзан преследует по ветру, и его развитые ноздри так же чувствительны, как ноздри собаки.
Есть люди, которые думают, что существа низшего порядка специально одарены природой лучшими обонятельными нервами, чем человек, – но это только дело развития.
Жизнь людей – не в такой сильной зависимости от совершенства их чувств. Способность к рассуждению освободила человека от многих обязанностей; чувства до известной степени атрофировались, так же как мышцы, двигающие уши и волосяной покров головы, атрофировались от недостаточного употребления.
Мускулы имеются и у ушей и под кожей головы, но они недоразвиты оттого, что в них не нуждаются.
Но, то с Тарзаном, обезьяньим приемышем. С первых дней детства его существование неизмеримо больше зависело от остроты его зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса, чем от более медленно развивающегося органа разума.
Менее всего у Тарзана было развито чувство вкуса, и он мог с почти одинаковым удовольствием есть роскошные плоды и сырое мясо, долго пролежавшее в земле; в этом, впрочем, он мало чем отличался от наших утонченных гурманов!
Почти бесшумно мчался Тарзан по следу Теркоза и его добычи; но звук его приближения все же достиг до ушей убегавшего зверя и заставил его еще быстрее бежать.
Три мили были покрыты, прежде чем обезьяна-человек настиг их и Теркоз, видя, что ему не уйти, соскочил на открытую небольшую поляну, чтобы сразиться здесь за свою добычу, или же, бросив ее, спастись бегством.
Он еще прижимал к себе огромной лапой Джэн Портер, когда Тарзан, точно леопард, прыгнул на арену, которую природа как бы нарочно создала для этого первобытного боя.
Когда Теркоз увидел, кто его преследовал, он сразу подумал, что похищенная им самка – жена Тарзана: они, очевидно, были той же породы – оба белые и безволосые. И Теркоз был в восторге от возможности больно отомстить ненавистному врагу.
Внезапное появление таинственного богоподобного человека подействовало как бодрящее вино на измученные нервы Джэн Портер.
По описаниям Клейтона, своего отца и м-ра Филандера она догадалась, что должно быть это и есть то самое изумительное существо, которое спасло их, и она видела в нем друга и защитника.
Но когда Теркоз грубо толкнул ее в сторону, чтобы броситься навстречу Тарзану, Джэн Портер рассмотрела огромные размеры обезьяны, ее могучие мускулы и огромные клыки, и сердце ее упало. Разве мог человек, каков бы он ни был, победить такого мощного противника?
Они сшиблись, как два разъяренных быка и, как два волка, старались добраться до горла друг друга. Против длинных клыков обезьяны у человека было узкое лезвие ножа.
Джэн Портер всем своим гибким, молодым телом прильнула к стволу большого дерева, прижав крепко руки к нервно дышащей груди, и с широко раскрытыми глазами, в которых отражалась смесь ужаса и восхищения, смотрела на бой первобытной обезьяны с первобытным человеком за обладание женщиной – за обладание ею.
Когда большие мускулы спины и плеч человека вздулись от напряжения и огромный бицепс и предплечье остановили страшные клыки, завеса веков цивилизации и культуры разверзлась перед отуманенным взором девушки из Балтиморы.
А когда длинный нож раз десять упился горячей кровью Теркоза и громадная туша его безжизненно пала на землю, первобытная женщина с распростертыми объятиями бросилась к первобытному мужчине, который сражался за нее и завоевал ее.
А Тарзан?
Он сделал то, что сделал бы на его месте всякий мужчина, у которого течет в жилах красная кровь. Он взял женщину в свои объятия и стал осыпать поцелуями ее трепещущие губы.
Одно мгновение Джэн Портер лежала в его объятиях с полузакрытыми глазами. Одно мгновение – первое в ее молодой жизни – она узнала, что такое любовь.
Но завеса упала так же внезапно, как поднялась. Сознание оскорбления покрывало лицо Джэн Портер ярко вспыхнувшим румянцем. Женщина оттолкнула от себя Тарзана, человека-обезьяну, и закрыла лицо свое руками.
Тарзан был изумлен, когда девушка, которую он безотчетно любил какой-то отвлеченной любовью, вдруг очутилась добровольной пленницей в его объятиях. Теперь он был не менее изумлен тем, что она отталкивает его.
Он приблизился к ней еще раз и взял ее за руку. Она бросилась на него, как тигрица, нанося своими крошечными руками удары в его большую грудь.
Тарзан не мог ничего понять.
Еще за минуту до того, он был намерен как можно скорее вернуть Джэн Портер ее родственникам, но эта минута уже канула в смутном и невозвратном прошлом, а вместе с нею кануло и его доброе намерение.
Тарзан, обезьяний приемыш, преобразовался в один миг, когда почувствовал теплое гибкое тело, крепко прижавшееся к нему.
Прекрасные губы слились с его губами в жгучих поцелуях и выжгли глубокое клеймо в его душе – клеймо, отметившее нового Тарзана.
