— Но, мосье инспектор, кто же носит при себе такую сумму? Перед поездкой в Польшу я купил в бюро путешествий купоны «Орбиса» на оплату отелей и ресторанов. У меня, конечно, было несколько сот франков и чековая книжка, но Конрад не смог бы реализовать в Польше этот чек. Я посоветовал ему пойти в полицию, то есть в милицию.
— И что он ответил?
— Сказал, что если не достанет этих денег, то ему остается только покончить с собой. Поэтому я и спросил вас, не была ли его смерть самоубийством. Mon Dieu, если бы я знал, что он это сделает, я достал бы ему эти деньги и переправил бы их в Польшу… Но знаете, знакомые предупреждали меня перед отъездом, что некоторые наши земляки, не все, конечно, думают, что мы там, на Западе, гребем деньги лопатами. Я сказал Конраду об этом, вспылил, так как был на него зол, прошу простить мне это. Я уехал отсюда ребенком, и в первый же день приезда такая история! Расстались мы не прощаясь. Я чувствовал себя обиженным. Думал, что Конрад придет в гостиницу, чтобы извиниться, но он не появился. Все это подействовало на меня, я расстроился, и, как это иногда случается со мной, у меня начался приступ. — Ромбек приложил руку к почкам, — забыл, как это называется, что-то вроде укола.
— Почечные колики, — вставил Ольшак.
— Да, именно так называл это доктор из «Скорой помощи». Очень симпатичный человек и очень сердечный. Просидел около меня несколько часов.
— До половины первого.
— Вы и это знаете? Ах, понимаю, иногда читаю детективы. У нас есть такой писатель — Сименон, вы слышали? Герой его произведений — комиссар Мегрэ. Мне кажется, что он похож на вас, только он курит трубку, по крайней мере, в фильмах. — Ромбек остановился, как бы что-то припоминая. — Бедный Конрад, — сказал он, помолчав. — А вам неизвестно, почему он это сделал? Вы не обнаружили тех шантажистов? Это действительно ужасно! — Ромбек встал, подошел к окну и распахнул его.
— Вы вспоминали здесь о будущей жене Конрада Сельчика. Он вам говорил что-нибудь о ней?
— Конрад писал, что намеревается жениться. Я думал, что он представит ее мне. Так, наверное, и произошло бы, если бы не этот странный разговор между нами. Мне хотелось пробыть у него, по крайней мере, три или четыре дня и только потом посетить Краков, Закопане, Варшаву. Я приехал лишь на десять дней, так как мой шеф не отпускал меня на более долгий срок. Я работаю директором отдела рекламы большой фирмы электронного оборудования. Это очень хорошая работа, только на отпуск почти не остается времени.
— Значит, вы так и не увидели Иоланту Каштель?
— Да, действительно, ее звали Иоланта. Я уже, кажется, говорил, что не знаю даже, как она выглядит. А жаль. Конрад писал мне, что она замечательная девушка, что они хорошо понимают друг друга…
— Когда вы возвращаетесь во Францию?
— Через три дня. Я купил обратный билет еще в Париже. Но решил, что обязательно снова приеду в Польшу. Эта прекрасная страна сильно изменилась. Может быть, наша фирма будет с вами торговать. Жаль Конрада… Теперь у меня никого здесь не осталось.
— Давайте еще раз вернемся к вашему вечернему разговору. Прошу вас, попробуйте сосредоточиться и припомнить, не называл ли Сельчик каких-нибудь имен или не говорил что-либо о человеке, который его шантажирует. Может быть, это помогло бы нам.
— Попробую. Конрад сказал: «Это страшный человек, холодный и беспощадный». Да, вспомнил! — подскочил Ромбек. — Этот человек играет в шахматы. Конрад сказал: «Холодный, расчетливый шахматист, который умеет предвидеть на пять ходов вперед». И добавил еще: «Или он меня убьет, или я вынужден буду покончить с собой…»
Уходя, Ольшак попросил у Ромбека спички, объяснив, что его сын филуменист.
Как только они с Беджицким вышли из отеля, Ольшак старательно завернул коробок в приготовленную салфетку. Необходимо снять отпечатки пальцев с этого коробка и сравнить с обнаруженными в квартире Сельчика. Хотя Ромбек и не отрицал, что был там, формальности необходимо выполнить.
…Ольшак побрился и уже надевал пиджак, когда зазвонил телефон. Звонил Кулич.
— Шеф, Бабуля раскалывается!
Действительно, Бабуля «раскалывался». Поручик ожидал Ольшака в его кабинете. Стенографист устроился за столом, Бабуля сидел, полуразвалясь, в кресле.
— Ничего вы мне не сделаете, — захихикал он, увидев входящего Ольшака.
— Расскажи еще раз, как все было, пану инспектору. Он тоже хочет послушать, — обратился к нему Кулич. Глаза поручика были припухшими, очевидно, близнецы снова не давали ему спать.
— Могу и повторить, почему же нет? Все равно вы ничего мне не сделаете. Значит, у него были ключи, и он остановил машину перед таким высоким домом. Ну, сами знаете, перед каким, верно? Ну, в новом районе. Там не разобрать, какая где улица. Ну, значит, подъехали мы на машине, а потом поднялись на лифте на самый верх. Он дал мне ключи, приказал отпереть дверь, но перед этим проверил, есть ли у меня перчатки, и велел ни до чего не дотрагиваться. Потом приказал запереть дверь изнутри на цепочку и повернуть ключ, ну, я это и сделал, а он сам вошел в соседнюю квартиру, тут же, рядом, от которой также имел ключи. А потом я увидел его уже на балконе, там был такой общий балкон, только стенка его разделяла. Ну, значит, я подтащил покойника, как он мне приказал, и положил его на барьер, а потом он подал мне руку, и я перелез на другой балкон. Боялся смотреть вниз, — снова захихикал Бабуля, — жутко высоко. У меня ноги дрожат, когда я с моста вниз смотрю. Значит, он велел мне не смотреть, держаться за стену и его руку. Кое-как перелез. А потом достаточно было немного высунуться, приподнять покойнику ноги, чтобы он грохнулся вниз головой.
— Покойнику? — только теперь спросил Ольшак. Еще раньше он хотел задать несколько вопросов, но знал, что такого оратора, как Бабуля, лучше не прерывать.
— Конечно, живого ведь я бы не выбросил, а покойнику все равно.
— Но прежде ты снял с него часы?
— Было дело. А вы бы удержались? Жаль мне их стало.
— Откуда ты знал, что он мертв?
— Он мне сказал.
— Кто он?
— Ну я же говорил. Пан Махулевич, который привез меня на машине.
— Человек, которого ты выбросил, стал мертвецом только на земле. А когда ты снимал с него часы, он был еще жив.
Ольшак рассчитывал, что эти слова испугают Бабулю и тот начнет доказывать, что не знал этого, или, наоборот, замолчит. Но такой реакции он не ожидал. Бабуля сдвинул брови, на лице его отразилось что-то вроде работы мысли.
— Может быть, — сказал он наконец спокойно. — Я сразу об этом подумал, когда были на балконе, а потом в квартире, где спала такая красивая женщина. Пан Махулевич не позволил мне даже дотронуться до нее. И вообще, мы сидели тихо, как мыши, по крайней мере, два часа.
