— И на том спасибо науке, — улыбнулся Семен. — Умница ты моя!
Выйдя из-за стола, Шухов не смог бы вспомнить, что он ел за ужином. Впрочем, он и не задумывался над этим.
В райотделе, куда Шухов позвонил поутру, весьма заинтересовались сигналом Шаповалова, но и явно разочаровались, когда участковый инспектор сказал, что данные еще не проверены. Семену Васильевичу предложили подослать вертолет, чтоб побыстрее добраться. Однако старший лейтенант попросил разрешения самому провести разведку. Ведь Горное было ближайшим населенным пунктом к Хребтовой, а гонять вертолет попусту — дело накладное.
Доводы Шухова начальнику отдела показались резонными. Единственно, что не устраивало его, — сроки. Но в конце концов сошлись на десяти днях. Если тревога напрасна, то Семен Васильевич тихо и спокойно вернется с «охоты» и сам позвонит, а коли дело действительно серьезно, то Шухов станет действовать по обстановке.
— Может, вам, Семен Васильевич, Шаповалова с собой и взять? — настойчиво, но не приказывая, спросил капитан.
— Простите, товарищ капитан, но нет смысла людей от дела отрывать. Если бы уж наверняка шел, другое дело.
— Мне из района не все видно, товарищ Шухов.
— Позвольте действовать по обстановке. Понадобятся помощники, я и в тайге их найду. Право, товарищ капитан.
На том и порешили. Про себя же Семен Васильевич подумал, что если бы кого он и взял с собой в тайгу, то своего старого друга Федора Зимогорова, с которым не раз хаживал вылавливать браконьеров. А те заведомо знали, на что шли, и не пожалели бы при случае пули. Однако они с Федором Фаддеевичем умели застать вооруженных ворюг с поличным и брали их без выстрела.
Семен даже время выхода подобрал так, чтоб не было надобности заходить на кордон к Зимогоровым. Старший лейтенант, спустившись с сопки, взял правее, напрямик через сопочную гряду в лиственничный бор, мимо болота к бывшему становищу Федора на мысе — считай, три перехода. А оттуда до Хребтовой рукой подать — два дня пути. По дороге инспектор встретится с пантовщиками-удэгейцами. Они-то наверняка что-нибудь знают.
В полдень инспектор стороной миновал дом Зимогорова и, заночевав в старой охотничьей избушке, оказался на другое утро в лиственничном бору, памятном по давнему сложному делу о гибели лесничего.
Тогда, приступив к службе на новом место, он попал как кур в ощип. Не зная людей, он верил всем безоговорочно, еще не разобравшись в непонятных ему взаимоотношениях. Он едва не попался на удочку хитрого, хорошо продуманного наговора, клеветы на честного охотника Федора Зимогорова.
Сколько же тогда пришлось ему проявить настойчивости, риска, чтобы с Федора было снято ложное подозрение! И наверное, как же хорошо, что дело это случилось с ним в первые дни вступления на должность. Однако тогда он проклинал все тяготы, свалившиеся на него снежной лавиной. Не существовало ни одного факта, ни одного показания в пользу Федора Зимогорова. Ни единого. Кроме доверчивого отношения к нему охотников, которые считали: человек, болеющий за доброе дело для всех — создание промыслового хозяйства в тайге, организации тогда новой, но многообещающей и для таежников, и для государства, — такой человек не может быть плохим.
Доказать непричастность Федора к гибели лесничего, отвести подозрения в убийстве могло лишь одно: экспертиза оружия лесничего, судебно-медицинское вскрытие трупа утонувшего в трясине. Но как извлечь лесничего из болота? Это невозможно, невероятно даже летом, а тем более зимой. Задача представлялась невыполнимой.
— Здравствуй… Багдыфи, милиция… — услышал Семен негромкое приветствие и вздрогнул от неожиданности. Справа от него, в пяти шагах стоял старик удэгеец в пестрой одежде. Он словно возник здесь мгновенно, сказочным образом.
На солонцовой поляне искрилась грязь, а серебристые в свете луны листья, словно чеканка, очерчивали силуэты кустов.
Тягуче пахла черемуха. Ее заросли маячили впереди, на той стороне распадка. Место, где росла черемуха, Антон Комолов помнил точно, как и то, что слева от поляны поднимался стройный кедр. Лунные лучи, если присмотреться, обозначали каждую отдельную хвоинку, сизую как сталь. Только нельзя приглядываться. Надо беречь глаза, надо лежать тихо и лучше смежить веки. Да не уснуть ненароком, поддавшись омутной тишине.
«Зенки устают скорее, чем уши, — еще прошлой осенью поучал Антона человек, знающий охотничье дело — Гришуня. — И еще — когда смотришь, голову надо держать. Так шея задубеет. Тут уж терпежу не хватит — хоть как-никак шевельнуться надо. Отдых шее дать. А нельзя! Так ты по-собачьи лежи, будто растаял весь. Чтоб всякая жилка в тебе свободной себя чуяла. А умом ты на взводе. Чтоб раз — и готов: стреляй, бей!»
Лежать вот так, по-собачьи, было действительно очень покойно, даже на деревянной платформе, прочно поставленной меж ветвей крепкого маньчжурского ореха, метрах в пяти над землей. И лабаз, как говорят охотники, построил и подарил ему Гришуня. Так и сказал: дарю. Было у него несколько дней, свободных от научных занятий в промхозовском заказнике.
Если открыть глаза, то не сразу разберешься, где поблескивающие листья кустов и где посверкивает грязь. Вроде бы земля и небо поменялись местами. Странно, но оно так.
Четвертая ночь настала. И придет ли сегодня сюда, на этот солонец, изюбр? Первой ночью в самую полночь, поди, явилась полакомиться солью телка с теленком. Раз, ну два хрупнули ветки у нее под копытами. А вторая ночь пришла темной, словно ватой заткнула уши, такой глухой была тьма и теплой, влажной. В третью тоже не пофартило.
Под ветровым потягом чуть слышно забились листья над головой Антона. Он не спеша разомкнул веки и увидел переливчатые очертания кустов и легкую рябь на солонцовых лужах. Защемило от холода кончики ушей.
Резко вскрикнула козуля. Совсем неподалеку. Ей откликнулась откуда-то снизу другая, столь же нежданно, будто кто кольнул животное. «Идет?» — Антон задержал дыхание. Но солонец, будто проклятое место, пуст. Истошно, по-кошачьи прокричал филин.
Еж, топоча лапами по слежавшейся прошлогодней листве, пробирался куда-то.
«От не спится полуночнику…» — вздохнул Антон. Он прикрыл веки и снова начал напряженно вслушиваться. Молодой охотник уже обтерпелся за недельное пребывание в тайге. Сердце его не замирало при любом шорохе, и он уже мог различить: трется ли однообразно ветка о ветку, или зверь пробирается в непролазной чаще. Чавкнуло вроде…
Открыв глаза и поведя головой, Антон приметил: что-то изменилось на солонце. Очертания кустов выглядели по-иному, сдвинулись. Особенно густая тень в левой стороне от солонца, там, где заросли высоки, передвинулась правее. И поблек свет на листьях, они уже не походили на чеканку. А в то же время вроде бы развиднелось. Плоская стена тьмы обрела глубину. Взгляд стал различать пространство меж кустами и деревьями. Черемуха поодаль засветилась. Ее пронизал лунный свет. Антон покосился в небо и понял — луна передвинулась. — И не только передвинулась — опустилась к гольцам, сопочным вершинам. Часа два назад она сияла в чистом небе, теперь же светилась мягче. И лучи ее разливались по склону неба, скрадывая звезды. «Пожалуй, не придет изюбр при луне, — подумал Комолов. — Подождем. Дольше ждали». Снова послышался слабый чавк. Тут же несколько мелких, торопливых, помягче. И около куста слева от Антона на грани света и тени обозначился силуэт косули.
