Через день батальон уже вступил в бой.
Французское командование бросало «Аверон» на самые трудные участки. С октября сорок четвертого по март сорок пятого года он непрерывно был в боях.
Майор Марк назначил Алексея командиром взвода разведки, состоявшего в большинстве из русских. Комбат с доверием и теплом относился к советским. Еще в Испании он воевал вместе с русскими, с тех пор запомнил несколько слов. Отдавая приказ, спрашивал: «Хорошо?», а когда разведчики возвращались с задания, с картавинкой снова старательно выговаривал: «Хорошо!»
И Феликс как-то сказал, что в Испании тоже воевал с советскими:
— Были у нас в отряде двое: командир Артуро и его переводчица Хозефа. И приезжал еще один, из Мадрида, — Ксанти.
— Ну, это вряд ли советские, — усомнился Алексей. — Совсем не русские имена.
— Русские, — настойчиво подтвердил испанец. — Знаю точно.
Новички пришлись, как говорится, ко двору. Скоро они стали своими в батальоне. Все было поровну — и еда, и табак, и опасности. Но частенько на коротких привалах русские собирались отдельно, вокруг баяниста Мишки, тоже в недавнем военнопленного, бежавшего из лагеря и перед «Авероном» повоевавшего в партизанском отряде. Михаил невесть откуда раздобыл новенький, инкрустированный перламутром аккордеон. Был он неимоверно тяжел, да еще в специальном чемодане с бронзовыми замками. Все по очереди таскали этот чемодан. Но зато теперь над французскими асфальтовыми и щебенчатыми дорогами, над виноградниками и садами плыли «Ямщик» или «Утес» — будто лежали вокруг российские снега и леса и чернела проталинами Волга... Это был только их мир, их, ни с кем не делимая тоска по Родине...
В феврале сорок пятого аккордеон замолк. Михаил не вернулся с задания: погиб около города Кольмар, у высоты Шульхт.
Солдаты прошли Вогезы. По дороге Алексей расспрашивал жителей: не видели, не слышали чего-нибудь о русском парне — невысокий такой, кареглазый, густые темные брови, если снова бороду отрастил — черная лопата...
Нет, не удалось напасть на след друга. А лагерь, из которого они прошлой весной совершили побег, увидел. Попросил у майора Марка увольнительную на день, отправился в Урбез.
Шел по дороге, серпантином спускавшейся с горы, а сердце билось аж в горле, ноги подкашивались. Как давно это было и как недавно: арестантские полосатые куртки, злые псы, каменное жерло вентиляционной трубы...
Площадка концлагеря... Изменилась: ни проволоки, ни сторожевых вышек, ни бараков. На месте строений — черные подпалины на щебенке. С краю — несколько братских могил. Тоннель в стороне зияет черным провалом. Стальные двери сорваны, лязгают под ветром.
Алексей сел на камень у того места, где был их барак.
«Вот оно как, Серега... Я пришел, живой и здоровый... А ты-то где?.. Ты-то жив?..»
Гудел ветер. Хлопала стальная дверь.
Уже в сумерках оставил он площадку, зашагал назад по дороге. Вот и окраина Урбеза. Маленькое кафе. Сел за столик.
Хозяин принес бутылку вина.
— Знаете вы что-нибудь о лагере у тоннеля?
— Как же! Здесь живу. А что интересует мсье?
— Я из того лагеря.
— Не может быть! — изумился хозяин. — Все там погибли: и пленные, и боши!
И рассказал: когда приближался фронт, гитлеровцы решили вывезти пленных. Построили их на станции у эшелона. А тут налетела американская авиация. Бомбы смели всех начисто — ни вагонов, ни одного живого человека.
— А я раньше бежал, с другом...
— В апреле? — недоверчиво оглядел его корчмарь. — Это когда трое?
— Да. — Алексей вспомнил Николая.
— Раненого — одного из тех трех — привезли в лагерь и еще на живого собак спустили. А тех двоих, говорят, пристрелили в лесу. Неужели — живы? А где напарник?
Алексей вернулся в батальон.
И снова — бои, атаки, засады, вылазки в разведку... Петр из Ленинграда прямо из вражеской траншеи приволок гитлеровского обер-лейтенанта и был награжден военным крестом. Погибло еще несколько советских. Ранило испанца. Пули и осколки щадили Алексея.
После освобождения Кольмара батальон отвели на отдых на берег Рейна. На противоположном берегу лежала Германия...
В 151-й полк, в который входил «Аверон», приехал на инспекторскую проверку главнокомандующий французской армией генерал Делаттр де Тассиньи.
Батальон выстроился поротно. Генерал в сопровождении офицеров обходил строй. Остановился около Петра. Привлек, наверное, его внимание светловолосый гигант с орденом на груди.
— За что награжден?
Петр французского языка не знал.
— Кол проглотил?
— Это русский, — сказал майор Марк.
— Как — русский? И еще удостоен креста? — побагровел генерал. — Чтобы ни одного русского в моей армии!
— Он — отличный солдат.
— Я не люблю повторять, майор: ни одного русского!
Когда главнокомандующий уехал, майор Марк собрал у себя всех советских:
— Понимаю: обидно. Но может быть, останетесь? Не хочу отпускать вас, парни.
Они колебались.
А к вечеру в батальон приехал советский офицер с лейтенантскими звездочками на погонах. Подошел к домику, в котором были расквартированы русские:
— Эй, земляки!
Алексей вышел на крыльцо — и остолбенел:
— Серега!
Бросились друг к другу.
— Договорился с твоим майором: отпускает на сутки. Давай съездим в одно место...
У Сергея — трофейный «опель-адмирал», за рулем — советский боец в новенькой, с погонами, форме.
По дороге Сергей рассказал, что произошло с ним после того, как расстались они во время боя в доме лесника в Вогезах.
Когда макизеры ушли к линии фронта, внизу, в долине, начался жестокий бой. Все клокотало в огне и дыму, неслись танки с сиренами. По лесу била артиллерия. Старик лесник куда-то сбежал.
А Сергей лежит. Нога распухла, перетянута английским зеленым бинтом. Рядом с подушкой — табак, зажигалка. Под подушкой — парабеллум и патроны. Но с такой ногой не поковыляешь под снарядами.
Кровать была у окна. Глянул он — немцы перебегают к дому! Решил: теперь-то конец. Натянул одеяло на голову.
Они уже в доме. Увидят, что раненный, да еще бинт английский... Приготовил пистолет. А сам делает вид, что спит. Услышал:
— Гля, Федька, тут мусью под одеялом храпит!
— Ну и хрен с ним!
Власовцы!.. Похватали что-то в комнате — и ходу. Обстрел утих, появился хозяин, принес сыр, вино. И снова в дом — гости. На этот раз уж немцы. Лесник им — и бутыль, и хлеб, то-се, а на Сергея: «Это мой брат, больной!»
Пронесло. Но больше испытывать судьбу не стали — тем более что возобновился обстрел. Только добрались они до овражка, как сзади грохнул взрыв.
