Затуманенный хмелем взор бродил по комнате, и вдруг Роман увидел на секретере нож. Он сам, собственноручно, выточил его, отполировал, сделал наборную ручку из плексигласа. Отличная получилась финка! Ну, солдат, держись теперь! Нет, убивать он, конечно, никого не станет. Но пригрозит! Вынет нож и покажет Валерке. Со значением! И посмотрит, какое будет у него лицо. И, может быть, Лаура после этого будет его немножко уважать и даже бояться. Валерка уедет, и все останется как было…
Он сел к окну и стал смотреть на улицу. Дождался, когда Лаура и Валерий вышли из подъезда, и долго шел за ними, оставаясь незамеченным. На тихой же Гончарной Лаура, услыхав сзади шорох, быстро обернулась. Роман метнулся в кусты, но поздно — его увидели, остановились. Фонарев подошел разболтанной, вихляющей походкой, сказал, сплюнув:
— Я пойду с вами!
Валерий расправил крутые плечи, резко шагнул вперед.
— Уйди, пока харю в творог не размазал!
Фонарев отскочил, выхватил нож.
— А это видел? Ну-ка тронь попробуй!..
Лаура загородила собой Валерия.
— Иди домой, ты выпил…
Солдат рвался в драку, Лаура с трудом его удерживала, твердя: «Валера, не надо!..» Потом схватила его за руку и потащила прочь. Они ушли, а Фонарев остался с нерастраченной жаждой мести и рвущейся наружу в поисках выхода первобытной злобой.
В тот момент Фонареву было безразлично, кого ударить ножом, он действительно был зол на весь мир. Таксист принял на себя удар, предназначенный любому другому, подвернувшемуся под руку. Маленький, униженный, жалкий, Фонарев вложил в этот удар всю накопленную за день ненависть и боль. По закону подлости: мне плохо — пусть будет худо и тебе!.. Ударив, Роман ужаснулся и пожалел. Нет, не таксиста — себя. Поймают, будут судить. Бежать, пока никого нет! И нож не бросать — это улика.
Фонарев мчался, ломая кусты, подгоняемый страхом грядущей расплаты. Хмеля как не бывало, мысль работала четко и ясно. Сейчас налево, в переулочек, потом по Садовой… Выбежав на Литейную, почти на ходу вскочил в отправляющийся троллейбус. Водитель напомнила про билет, но он выскочил на следующей остановке. Тихонько, чтобы не разбудить мать, вошел в квартиру, спрятал светлый плащ в чулане, надел коричневую кожаную куртку.
Под окном стоял мотоцикл «Ява» — подарок матери на день рождения. Роман надвинул шлем, включил зажигание… На максимальной скорости въехал на Октябрьский мост, притормозил, сунул руку в боковой карман. В воздухе сверкнуло блестящее лезвие клинка, где-то глубоко внизу глухо булькнуло. Главная улика на дне. Возле Политехнического института Фонарев развернулся и поехал обратно.
В этот момент его увидел и запомнил студент Вольдемар Риекстинь, провожавший девушку. Если бы начать разрабатывать версию Леши Волкова — «мотоциклист в коричневой кожаной куртке», мы вышли бы на Фонарева с другой стороны. Этот путь посложней и подольше, но и он неизбежно вывел бы нас на преступника.
— Скажите, Фонарев, как пришла вам в голову такая дерзкая идея: вернуться на место преступления? — задает вопрос следователь Сушко.
— Я хотел узнать, что с таксистом… жив ли он? И потом… я хотел заявить, что это я… ударил его ножом… И если бы меня кто-нибудь узнал в тот момент, я бы не стал отпираться…
Фонарев говорит быстро, торопливо, взахлеб, а глаза в этом монологе не участвуют, они живут своей, отдельной жизнью, думая совсем о другом, потаенном… О чем же? Ну, например, о том, что от этой молодой симпатичной женщины зависит теперь его судьба и не худо бы ее разжалобить, «запудрить» ей мозги. В действительности вернулся он на улицу Гончарную совсем по другим мотивам.
…На обратном пути Фонареву пришла наглая мысль — вернуться! Затесаться в толпу, послушать, что говорят. Узнать его может только таксист, если жив остался… Но его, наверно, уже увезли в больницу… или в морг… Кто еще его видел? Какая-то женщина? Мать таксиста? Но издалека и мельком. Плащ он снял, волосы зачесал на пробор. Риск быть узнанным ничтожен, а выиграть можно много. Бесспорное алиби! Где был в это время? Там же, где и вы, товарищ блюститель! Вспомните, вы же меня свидетелем записывали…
Все было так, как он ожидал. Раненого увезла машина «Скорой помощи», возле дома сгрудилась толпа любопытствующих и сочувствующих. Роман хотел присоединиться, как вдруг увидел Еремина — мастера своего цеха. Он шел ссутулившись, пришаркивая ногами, словно нес на плечах немыслимую тяжесть.
— Иван Николаевич, что здесь случилось? — бросился навстречу Фонарев. — Я ехал мимо, смотрю — толпа…
Еремин вяло пожал протянутую руку.
— Сына моего пырнул какой-то бандит.
Фонарев похолодел. Выходит, тот парень… Ну да, вот же дом, в котором живет мастер. И в цехе говорили, что сын у него работает таксистом. А та женщина, мать таксиста?.. Значит, это была жена Еремина? Он видел ее только однажды, на комбинатском вечере. Что ж теперь делать?! Если бы он знал!.. А, что там, теперь поздно каяться. Может, все и к лучшему: кто подумает, что он мог поднять руку на сына своего мастера? Сейчас главное — не подавать виду, полнейшее спокойствие…
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Фонарева, а вслух он спросил:
— Не нашли?
Еремин ссутулился еще сильнее.
— Догнал бы, живого места не оставил. Может, и хорошо, что не догнал…
Потом Фонарев помогал мастеру готовить машину Михаила к отправке в таксопарк, успокаивал рыдающую Ксению Борисовну: «Его найдут, его обязательно найдут…»
В первое мгновение, увидев Фонарева, Ксения Борисовна вздрогнула. Ей показалось, что… Но тут подошел Иван Николаевич, сказал, что работает с Романом в одном цехе, а главное, в памяти Ксении Борисовны накрепко засела массивная челюсть преступника, а у Фонарева подбородок был круглый, женственный, безвольный. Потом мы выяснили, что свет фонаря падал под углом, и это удлиняло черты лица.
— В общем, Фонарев, — подвожу я итог, — помогли тебе твои хитроумные уловки, как нищему рукопожатие.
— Я хотел, хотел прийти с повинной! — кричит Фонарев. — Это она меня отговорила…
— Вот как? А мне Лаура сказала, что она вообще ничего не знала о преступлении…
— Слушайте вы ее больше, она еще и не то придумает. Это ж такая стервозная девка!.. На следующий же день рано утром я пошел к ней…
На звонок открыла Лаура. На пороге стоял Фонарев — бледный, с темными кругами под глазами от бессонной ночи. Не спрашивая разрешения, прошел в комнату, рухнул в кресло.
— Ромка, что с тобой?
— А то ты не знаешь!
— Скажешь — узнаю…
— Я человека убил…
