В лицо пахнул предрассветный колкий морозец.
— Валюша, тебе пора, — сказал Крайнев вернувшись.
Вскоре фигура девушки затерялась между нагроможденных шлаковых глыб. При мысли, что Валя бредет в туфлях по глубокому снегу, Крайневу стало нестерпимо холодно.
Начальник гестапо фон Штаммер с безразличным видом прочитал секретное письмо гаулейтера Коха о мерах поощрения агентуры. Кох писал:
«В обычных случаях нужно награждать товарами, а в чрезвычайных наделять отличившихся агентов усадебной землей. Подчеркиваю, что продуктовый фонд, выделенный для поощрения агентов, имеет единственное назначение. За расходование продуктов для других целей виновные будут привлекаться к ответственности».
Так же безразлично Штаммер взглянул и на приложение к письму, в котором сообщалось о выделении для агентуры пятисот литров водки, двухсот килограммов сахару и тысячи пачек табаку.
Поощрять было некого. После ликвидации подпольщиками резидентов и расклейки листовок с фамилиями агентов вербовка стала почти невозможной. Официальный аппарат гестапо состоял из надежных, проверенных сотрудников — им бы только работу. Но что они могут сделать без агентуры!
Своё восстановление в должности Штаммер сначала воспринял как прощение, а теперь понял, что после такого провала это худшее из всех возможных наказаний.
Начальство прислало ему в помощь четырех агентов, успешно окончивших школу шпионажа, террора и диверсий ОУН1. Это заведение, находившееся в Берлине на Мекленбургштрассе, 75, пользовалось хорошей репутацией. Оно подготавливало агентуру из украинских националистов. Но присланные агенты пока не оправдывали надежд. Они целыми днями просиживали в кабачках, непрестанно требовали денег на спаивание и уверяли, что душу русского человека лучше всего постигать в пьяном виде. Правда, они ежедневно присылали донесения — в кабачке обязательно кто-нибудь ругал гитлеровцев.
Штаммер сажал провинившихся в лагерь без всякого воодушевления. Он знал, что недовольных можно искать проще и без особых затрат. Не ругающие «новый порядок» нужны были Штаммеру, а борющиеся с ним. Вот их-то как раз и не удавалось выявить.
Много хлопот доставила Штаммеру шифрованная радиотелеграмма из области. В ней категорически предписывалось обнаружить в городе женщину в сером демисезонном пальто, с очками в железной оправе и плетеной кошелкой, установить, с кем она будет встречаться, пока не задерживать, а в случае выезда в другой город незаметно сопровождать и там передать наблюдение за ней местной агентуре. В радиограмме подчеркивалась исключительная важность операции.
С полицаев немедленно сняли нарукавные повязки, сотрудников аппарата гестапо разослали по городу в штатской одежде. Из области каждый час запрашивали о результатах поисков, и Штаммеру уже надоело докладывать о их безуспешности.
На третий день начальник полиции сообщил, что одному полицаю удалось выследить женщину. Она заходила в ремонтную мастерскую на Пролетарской улице, 24, которую содержит некто Пырин, пробыла там около часа и направилась на железнодорожную станцию. Здесь установили её имя, отчество и фамилию, подвергнув проверке документы всех находившихся на станции людей. Дальнейшая слежка за ней поручена железнодорожной полиции.
Штаммер приказал щедро наградить отличившегося полицая и сообщил обо всём в область. Ответ последовал немедленно:
«Установить за мастерской тщательное наблюдение, никаких оперативных мер до особого распоряжения не принимать».
* * *
Наискосок от мастерской Пырина. на противоположной стороне улицы, три холостяка сняли квартиру, якобы под фотографию, разрешения на открытие которой ждут от горуправы. Владельцы дома старик и старуха изголодались и смотрели на квартирантов как на единственный источник пропитания. Хозяйка готовила им еду, могла подкормиться сама и поддержать окончательно отощавшего мужа.
Жильцы никогда не выходили из дому вместе — один обязательно оставался в маленькой угловой комнате, постоянно запиравшейся на ключ. Выходя, они каждый раз меняли одежду. Но мало ли какая блажь могла прийти в голову молодым людям!
Кто-нибудь из них постоянно сидел в комнате у окна, возле намертво укрепленного на штативе фотоаппарата с телеобъективом. Когда в мастерскую Пырина заходил посетитель, наблюдатель щелкал затвором, передавал свой пост другому, а сам поспешно одевался и исчезал. Через пустырь за домом он выходил на параллельную улицу, появлялся на «трассе» на известном расстоянии от своего логова и только оттуда начинал слежку за объектом. Как только посетитель выходил из мастерской, его снова фотографировали. Первый снимок получался в профиль, иногда даже в затылок, второй в фас.
За десять дней беспрерывной слежки наблюдатели установили, что мастерскую регулярно посещает очень миловидная девушка в ватнике и ушанке. Она была единственным человеком, возбудившим их подозрения, потому что, возвращаясь из мастерской, всякий раз заходила в разные дворы. Дворы эти сообщались с другими дворами, и выследить незаметно её квартиру не представлялось возможным.
Остальные посетители, в основном женщины, приносившие в починку свою утварь, особых подозрений не вызывали.
Сердюка вскоре фотографировать перестали. Бывал он в мастерской ежедневно, приносил негодную бытовую рухлядь — керосинки, примуса, лампы — и уносил после ремонта на толкучку.
На фотографиях Сердюка Штаммер подолгу останавливал взгляд. И не только потому, что их было изрядное количество. Поневоле обращал на себя внимание этот плотный, крепко сколоченный мужчина с лицом крупным, грубоватым, волевым.
«Попробуй из такого что-нибудь выжми! Штаммер рассматривал большой, почти квадратный лоб, умные, проницательные глаза и морщился. — Да с него всю кожу спусти — не застонет. В этой проклятой стране не люди, а дьяволы. Пытками тут мало добьешься. А хитростью? Очень много хитрости нужно, чтобы обвести такого вокруг пальца. Он руководитель, он», — убеждал себя начальник гестапо и терпеливо ждал команды.
* * *
В кабинете фон Штаммера сидел тучный седоватый эсэсовец — начальник областного гестапо Гейзен. Он вертел сложный замок и ждал, когда Штаммер соберется с мыслями.
Сегодня Щтаммер был особенно похож на щуку, подкарауливающую добычу. Маленькие водянистые глаза прищурены, тонкие губы сжаты так сильно, что, казалось, их нет совсем.