— Кыш! Кыш! Вот я тебя, разбойника! — закричала бабка.
Однако она тотчас увидела свою оплошность: никакого ястреба не было, а через забор мелькнули босые ноги.
— Куси, куси его, окаянного! — прошамкала бабка большому псу, усердно искавшему в густой шерсти блох.
Но пес с таким удивлением посмотрел на бабку, что та решила, будто босые ноги ей померещились, и напустилась на курицу:
— Чтоб ты сказилась, проклятая! Чтоб тебя ястреб унес, негодница!..
Еще через минуту человечек оказался на тополе в садике у Малковых. Маскируясь в листве, он оглядел улицу, скользнул с дерева и снова исчез.
Таинственный человечек нигде не задерживался. Он очень спешил. По местам, где показывался его картуз, можно было проследить направление пути: оно было тем же, по которому бежали Женя и Боря.
Невольно возникает вопрос: почему человечек не бежит, как все люди, посреди улицы, а пробирается дворами, прыгает через бесчисленные заборы, ежеминутно рискуя сломать себе шею? И не только этим он рисковал. Ему приходилось лавировать среди грядок с огурцами, горохом, морковью, то есть появляться как раз там, куда, по железному закону монгонских хозяек, вход чужим строго воспрещен. За это… Впрочем, что говорить! Каждый наш читатель и сам знает, что бывает за вторжение в чужой огород. Видимо, очень серьезные причины заставляли нашего человечка нарушать страшный запрет.
Удивительной, непонятной была еще одна странность.
Стремительный и легкий бег Жени и тяжелый топот Бори всполошили всех монгонских собак, хотя, строго говоря, собаки не имели никакого права лаять на них: бегут себе мальчишки посреди улицы и пускай бегут — улица общая. Не за то хозяева собак кормят, чтобы они за мальчишками по улицам поселка гонялись. Однако все собаки отчаянно заливались вслед Жене и Боре на разные голоса.
Тем непонятнее было поведение монгонских псов при появлении маленького человечка. Он, как мы уже знаем, бежал по кровным собачьим владениям. Ему приходилось пробираться вплотную около конур, мимо псов-цепников, которым хитроумные бабки нарочно дают конскую кость: цепник разгрызть ее не может, но скорее подавится, чем кого-нибудь подпустит к ней. Больше того, пробираясь в один двор, человечек, не разглядев, прыгнул с забора прямо на спину развалившегося в тени огромного пса…
Вы, читатели, конечно, думаете, что смельчак был немедленно разорван в клочья? Как бы не так — он жив и здоров!
Ну, по крайней мере, полагаете, что собаки искусали его икры, разодрали штаны? Ничего подобного! Ни одной царапины от собак не получил бегун во время своего отчаянного бега. «Даже тот пес, которого бегун чуть не раздавил, и тот ничего?» — спросите вы. Нет. Он вскочил и… виновато завилял хвостом.
Тогда, несомненно, вы уверены, что псы подняли такой брех и лай, что слышно было за несколько километров? Снова не угадали — ни одна собака даже не тявкнула. Ни одна!
Не знаю, ребята, как у вас, но у нас в Монгоне только один человек может безнаказанно пробежать через любой двор, охраняемый хоть голосистой лайкой, хоть свирепым волкодавом, хоть неподкупной овчаркой.
Да, за Женей и Борей бежал этот единственный у нас человек, бывший тимуровец, Федя-разведчик, изменивший своим старым друзьям, своему лучшему товарищу. Да, это бежал он — знаменитый разведчик, который сейчас так легко провел Женю и неожиданно для себя узнал и о таинственном письме, и об удивительной находке в полуразвалившейся печке.
Глава III
ДНЕВНИК ПАРТИЗАНА
Паша рассеянно смотрел на географическую карту области. Его остроносое, как у куличка, лицо то озабоченно хмурилось, то мечтательно улыбалось, то становилось таким серьезным, что на лбу прорезалась тоненькая, как волосок, морщинка. Кругом — на столе, табуретках — лежали разноцветные тряпки, кусочки мела, листы из тетрадок с нарисованными и перечеркнутыми рисунками и чертежами.
«Идти в поход или не идти? — думал Паша. — Пойти бы хорошо, да разве это поход — на один день? Что интересного? А не пойти — скучно… Если бы на все лето или хотя бы на месяц, можно бы добраться туда, где не ступала нога человека. Можно бы открыть скелет мамонта или даже атомную руду!»
Паша на секунду вообразил себя начальником большой и опасной экспедиции, сделавшей мировое открытие. Экспедиция эта нашла такую руду, что положишь крошечный камешек в паровозный котел, и паровоз будет десять лет ездить, нисколечко не требуя топлива. И все до одного монгонские машинисты и кочегары преподнесут ему, Паше, настоящий микроскоп. И в «Пионерской правде» напечатают, как монгонские тимуровцы, проявив геройство и доблесть, не испугавшись смертельных опасностей в дикой тайге, сделали великое открытие.
Тут Паша придал своему лицу строгое, серьезное выражение, какое подобает руководителю экспедиции, и подошел к зеркалу.
Фу, как непохоже! Вихор топорщится на макушке, в глазах ничего строгого, нос смешно морщится. Брови насуплены так, что морщины на лбу собрались, а глаза смеются. Чепуха какая-то…
Паша вздохнул, отошел от зеркала. Выходит, недаром его еще с первого класса дразнили куличком. А причиной всему — нос и вихор.
Вообще, день начался неудачно, но главная неприятность, по всем расчетам, должна произойти вечером. Ох, уж эти ябеды!
Тут Паша посмотрел на разбросанные повсюду тряпки.
Дело в том, что он уже давно, дней пять, как конструирует замечательный походный мешок, на двадцать три отделения. Разве у Женьки с Борькой походные рюкзаки? Простые мешки, да и все. Нет, его походный мешок будет совсем другим: для каждого предмета свое отделение, чтобы ничто не перемешалось, если придется прыгать со скалы на скалу или лететь вверх тормашками со снежным обвалом. Но главный секрет мешка в другом. Застигнет, например, в тайге ночь — и мешок моментально превратится в подстилку, одеяло и подушку. Пойдет, дождь, и — раз-два! — из мешка натянута палатка. Надо переправиться через речку — пожалуйста! Мешок набивается хворостом и превращается в быстроходный плот.
Если переждать дождь некогда, мешок станет плащом. Вот каким должен быть походный мешок! Все обдумано, рисунки и чертежи сделаны.
Сегодня утром Пашка приступил наконец к делу и, вооружившись огромными ножницами, занялся кройкой будущего мешка.
— Ага! Порвал мамины половики, они сушились на чердаке! Порвал? — раздался вдруг сзади него голос.
— Не порвал, а разрезал, — даже не оборачиваясь в сторону шестилетней Лидки, сухо уточнил Паша. — Потом все кусочки можно опять сшить, и будет как было…
— А я маме все равно скажу! — крикнула Лидка и выскочила из комнаты так, будто в кино опаздывает.
«Наябедничает, когда мать вернется, обязательно наябедничает! — мрачно думал Паша. — Надо было на крючок закрыться. Попробую ей остатки цветных карандашей дать. Коробка еще хорошая… А как же быть с походным мешком? Разве сделать без капюшона да без рукавов? Но какой же тогда плащ?»
