— Правда.
— Так… я позову Семенова?
— Подождите. А как, по-вашему, его сестра… не деформировалась?
— Она мне не нравится, — просто ответила Волошина. — Я не знаю почему. Вернее… Но ведь вы сами ее знаете.
— Не очень, — вздохнул Лобанов. — Следовало бы больше. К ней, кажется, приходит много людей?
— Я их не знаю.
— И бывает очень весело, говорят?
— Не знаю, — сдержанно ответила Волошина. — Я не люблю сплетничать. Пожалуйста, не спрашивайте меня о ней, ладно?
Лобанов нахмурился.
— Я тоже не люблю сплетничать. Но вы говорите «сплетничать», а имеете в виду совсем другое. Правда?
Волошина опустила глаза.
— Правда…
— Вы думаете, что это нехорошо, это… непорядочно, что ли, рассказывать мне о другом человеке и тем, может быть, приносить ему вред? Так ведь? — Лобанов незаметно разгорячился, — И получается, что я вас толкаю на эту непорядочность.
Она посмотрела на него открыто и твердо.
— Да, так получается. И я этого не хочу.
— Но это же не так! Вы же… вы же понимаете, о чем и о ком я вас спрашиваю. Значит, и моя работа непорядочная? Найти преступника, найти вора, убийцу, насильника или… отравителя, например?
— Ну что вы! — в испуге воскликнула она.
— А как же я его найду один? — все больше горячась, продолжал Лобанов. — Как же я его найду, если мне не помогут те, кто знает хоть самый маленький кусочек пути к нему? А ведь, как правило, это очень сложный, запутанный путь, он проходит и через другие города, через десятки людей, самых разных, плохих и хороших, которые что-то знают, что-то видели. Нет, вы не правы. Если бы вы были правы, я, например, не мог бы уважать свою работу. А я ее не только уважаю, я ее люблю, считаю ее нужной, очень нужной, пока существуют такие люди, которые… Вот если бы вы хоть раз видели тех, кого ограбили, если бы вы видели родных убитого, его жену, его детей, если бы вы видели их слезы, вы бы… я вам точно говорю, вы бы все сделали, вы бы землю перевернули, чтобы найти того, кто причинил такое горе. А я все это видел. И каждый раз это как будто мое собственное горе…
— Да, вы, конечно, все это видели, — прошептала Волошина, не спуская с Лобанова широко открытых глаз. — И я не права… сейчас.
— Ну ладно, — махнул рукой Лобанов. — Я, кажется, очень много наговорил. Извините меня.
— Нет, нет. Просто я вас… обидела. Я понимаю. Это вы меня извините.
— Ну что вы!..
Они посмотрели друг на друга и неожиданно улыбнулись, словно каждый понял гораздо больше, чем было сказано, понял, кажется, даже то, что другой только подумал, только на какой-то миг ощутил.
Волошина провела рукой по лбу и неуверенно сказала:
— Я позову Семенова, хорошо?
— Да, позовите. А потом… мы еще увидимся?
Она улыбнулась:
— Если вам что-нибудь потребуется узнать.
— А если мне что-нибудь потребуется понять?
Она кивнула:
— Тогда тоже…
И поспешно вышла из комнаты.
Лобанов медленно огляделся, словно соображая, как он попал в эту незнакомую комнату.
Хмурясь, он прошелся из угла в угол по комнате, придерживая рукой наброшенный на плечи халат, потом опустился на стул. Надо было собраться с мыслями, надо было многое вспомнить. Сейчас войдет Семенов. От этого разговора многое зависит. «Дело серьезней, чем ты думаешь», — вспомнил он слова Коршунова и неожиданно-улыбнулся.
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Лобанов.
Улыбка мгновенно стерлась с его лица, оно стало замкнутым и сосредоточенным.
В кабинет вошел Семенов. О, это был уже совсем не тот цветущий и самоуверенный господин в модном пальто и дорогой пушистой шапке, который появился однажды в кабинете Лобанова, и совсем не тот расторопный, лукавый и услужливый заведующий галантерейным ларьком, каким видели его на рынке. Когда-то полные, румяные щеки Семенова обвисли и побледнели, заросли светло-рыжей щетиной, глаза ввалились и смотрели тоскливо и как-то отрешенно. Серый больничный халат с зелеными обшлагами, который он сейчас придерживал локтем, чтобы не разошлись полы, висел на нем, как на вешалке, мятый и чем-то испачканный на груди, видимо, Семенов ел неряшливо и торопливо. Белые, с синими прожилками ноги еле волочили спадавшие тапочки, и тесемки кальсон болтались вокруг них как-то сиротливо и жалостливо. Вся фигура Семенова выражала уныние.
Увидев Лобанова, он растерянно остановился. Видимо, встреча эта была для него неожиданной.
— Садитесь, Семенов, чего же вы? — пригласил Лобанов, внимательно и почти сочувственно оглядывая его.
— Да, да, конечно… — пробормотал Семенов.
Шлепая тапочками и судорожно запахивая халат, он приблизился и тяжело опустился на стул.
— Итак, Петр Данилович, опасность миновала, и вы почти выздоровели, — сказал Лобанов. — Это, знаете, просто чудо. Ведь положение ваше было ой-ой какое.
— А, — вяло махнул рукой Семенов. — Мне уже все равно. Сами видите, инвалидом стал.
— Да, отравление было тяжелым, что и говорить. Вы догадываетесь, кто это сделал?
Семенов горько усмехнулся.
— Конечно. С вами, — он сделал ударение на этом слове, — я могу быть откровенен. Это Тамарка, дрянь, голодранка, которую я… почти любил. Только подумайте!
— А почему она это сделала, вы тоже догадываетесь? — быстро спросил Лобанов.
— Как же не догадываться? — снова, но уже зло усмехнулся Семенов. — Очень даже догадываюсь. И я ее теперь…
— Вы ее теперь долго не увидите, — в свою очередь, усмехнулся Лобанов. — Она осуждена.
— Правильно! Судить! Всех! — мстительно воскликнул Семенов, стукнув по колену худым белым кулачком, и дряблые щеки его порозовели. — Всех судить! И меня! Пожалуйста! И меня! Но и других тоже!..
В уголках его узких, дрожащих губ запеклась слюна.
— Других надо еще поймать, изобличить, — заметил Лобанов. — Вот, например, задержали мы Сеньку.
— Мелочь… — презрительно пробормотал Семенов.
— Конечно, — согласился Лобанов. — Но давайте, Петр Данилович, говорить откровенно. Вам ведь терять нечего. И вам все равно, как вы сказали.
Семенов настороженно и опасливо взглянул на Лобанова, и тот подумал: «Нет, тебе, кажется, еще осталось что терять», однако все так же доверительно продолжал:
— В январе вы получили чемодан с гашишем. Мы его, между прочим, нашли и конфисковали. — При этих словах в тусклых глазах Семенова мелькнула злорадная усмешка. — Вам его привезли двое: Иван и еще один человек. Кто их прислал, Петр Данилович?
Задумчиво пожевав губами, Семенов пробормотал:
— Не знаю его…
— Но вы же должны были встретиться с ним хоть раз, там, в Ташкенте?
