В ту же минуту произошел забавный инцидент. Не одни офицеры смотрели на Аннабель. Два проезжавших мимо драгуна слишком по-военному выразили удовольствие, испытываемое ими при виде красавицы. Лейтенант резко прикрикнул на них и поднял хлыст. Те с проклятиями ускакали.
— Все более и более понимаю Брайама Юнга, — сказал отец д’Экзиль.
Улыбаясь, следила Аннабель глазами за своим защитником. Он удалялся, не смея повернуть головы.
Проходил последний взвод 2-го драгунского полка. Этот взвод был не из Канзаса, а из Небраски, где в течение двух лет его использовали для борьбы с индейцами.
— А! — сказал иезуит. — Здесь другие методы пропаганды. Посмотрите-ка: вместо собак, охотников за неграми, тут Евангелие! Евангелие и ром!
В самом деле: вслед за последними всадниками тащились шесть маленьких повозок, в каждой из которых было по два бочонка. Между тележками трусили на мулах пять клерджименов. Трое из них были в черных очках, а у двоих были белые зонтики.
Аннабель совсем не видела их. Глаза ее, обращенные к городу, снова приняли неопределенное выражение.
— Эти господа не очень-то довольны, видя меня здесь, — смеясь, сказал иезуит.
Парад кончился. Теперь перед ними проходили обоз и пестрая толпа, сопровождающая обыкновенно армию в походе.
— Едем, — неожиданно сказал иезуит.
Аннабель не отвечала.
— Что же вы, не слышите? — нетерпеливо спросил он.
Из этой толпы авантюристов, которую ни один начальник не мог бы удержать в порядке, слышались грубые восклицания. Иезуит, не оскорблявшийся пресвитерианскими грубостями, относившимися лично к нему, не мог переносить, когда шуточки толпы отпускались по адресу его красивой спутницы.
— Едем же! — резко сказал он.
Они сели на коней и через четверть часа, сделав крюк, въезжали в сад виллы. Был полдень. Солнце издалека сжигало соленую равнину, и под их шагами, как петарды, трещали слишком спелые зерна каролинии.
Стол был накрыт у веранды, под деревьями. Аннабель ушла в свою комнату. Она вернулась, одетая вся в белую кисею, с обнаженными руками и черным бантом на шее.
Патер прочел молитву. Они уселись.
— Ничего нового не случилось во время моего отсутствия? — спросила молодая женщина у Кориолана, неподвижно стоявшего в фланелевой ливрее за ее стулом.
Негр, не говоря ни слова, подал ей желтый конверт.
— Вот как! — сказала Аннабель. — Правительственная печать. Это, верно, относительно моего багажа. Вы разрешаете, мой отец?
Она разорвала конверт и прочла письмо. Выражение удивления и неудовольствия промелькнуло на ее лице.
— Что там такое?
Иезуит не спускал с нее глаз.
— Ничего серьезного? — спросил он.
— Ничего, — отвечала она.
Она уронила письмо на стол. По знаку, сделанному ею, он взял его.
Это был листок бумаги с бланком губернатора территории Ута.
«На заседании комиссии по расквартированию войск, — было там сказано, — которая должна взять на себя заботы о распределении на квартирах офицеров федеральной армии, постановлено, что пока вышепоименованная армия будет находиться в ближайших окрестностях города, миссис Ли обязана дать у себя квартиру одному офицеру, причем снабжение его провиантом не обязательно».
Отец д’Экзиль взглянул на молодую женщину. Она нетерпеливо барабанила пальцами по столу.
— Это естественно, — сказал он. — Нам нужно было ждать этого.
— Ждать этого! — воскликнула Аннабель. — Камминг отлично знает, что я рассчитываю завтра вечером уехать из Салт-Лэйка. Он лично обещал мне устроить так, чтобы я сумела воспользоваться армейскими повозками, порожняком возвращающимися в Омагу и на Миссури. Я думаю, что я могла при этих условиях надеяться, что он не отберет левой рукой облегчения, сделанные им для меня правою.
Иезуит покачал головой.
— Губернатор Камминг слишком занят эти дни, — пояснил он.
— Письмо послано от его имени, — сказала Аннабель.
— Несомненно, — патер снова взял письмо в руки. — Но не он подписал его. А знаете ли вы точно, кто подписал письмо?
— Кто?
— Взгляните. «За губернатора секретарь комиссии по расквартированию — Ригдон Пратт».
— Ригдон Пратт? — переспросила Аннабель.
— Да.
— И что же?
— Недавно, — сказал отец д’Экзиль, — у меня не было желания принять участие в разговоре. Когда судья Сидней сказал, что он сомневается в благодарности к вам со стороны дочери Ригдона. Всегда неприятно сознаться, что ты согласен с негодяем, даже если знаешь, что негодяй этот совершенно прав. И я молчал. Но сейчас я могу сказать вам это: Сидней был прав. Здесь — и он указал на письма — подвох со стороны Сары Пратт.
— Почему? Каким образом?
— Каким образом? Сара отлично знает, что завтра вы уезжаете. И она старается отблагодарить вас за вашу доброту, испортив два дня, которые вам еще осталось пробыть здесь. Должен сказать, что ее способ действий довольно невинен. Я думал, она хитрее, эта малышка.
— Я все-таки очень расстроена, — вздохнула Аннабель.
— Расстроены? Почему?
— Вся мебель уложена. Не захотите же вы, чтобы я уступила этому офицеру свою комнату? А он скоро явится.
— Было бы правильнее отвести ему мою комнату, — спокойно сказал иезуит. — И это вам, несомненно, нужно сегодня сделать. Вместе с тем не забывайте, что сегодня вечером вы обедаете у губернатора, и что он, генерал Джонстон, полковник Александр и капитан Ван-Влит только и думают, как бы услужить вам. Стоит вам сказать слово, и приказ, навязывающий вам жильца-офицера, будет аннулирован с извинениями. А пока, по-моему, не следует обнаруживать свое дурное настроение. И потом бедный офицер этот, вероятно, устал. Не надо взваливать на него ответственность за проказы этой маленькой язвы Сары Пратт.
Кориолан подал кофе. У садовой решетки позвонили.
— Это он, — сказала Аннабель. — Какая досада!
Негр вернулся, держа листок желтой бумаги. Отец Филипп взял его.
— Это он. Лейтенант Джеймс Рэтледж, 2-го драгунского полка.
— Проси его сюда, —приказала Аннабель негру.
Послышались шаги на песке аллеи, и, сопровождаемые Кориоланом, показались два человека. Один из них был солдат, который нес погребец. Другой был белокурый офицер, так сильно покрасневший сегодня утром на параде под взглядом Аннабель Ли.
— А! — воскликнула, узнав его, молодая женщина.
И улыбнулась.
Роза так усердствовала над меню обеда, что, начавшись в восемь часов, обед в половине десятого не был еще окончен: сотрапезники не принялись еще за сладкое, суфле из ананасов, которое Кориолан подал на стол. Глаза негра побелели от восхищения и от алчности.
В то же время он поставил на стол две бутылки, которые с осторожностью раскупорил отец д’Экзиль.
