Высокий резной деревянный комод, уставленный разными безделушками, среди которых были: старинные часы, семейство мраморных слоников, какие-то бронзовые собачки, подсвечники со свечами и она – изящная фарфоровая статуэтка – обнажённая нимфа в шубке, надетой на одно плечо, и с развевающимся полотенцем в руке.
Где-то мелодично и нежно пропело множество голосов: "Столетие! Столетие! Столетие!" Этот хор становился всё тише и тише, пока не перешёл
в шепот: "Столетие! Столетие!", и голоса умолкли совсем.
"СТОЛЕТИЕ!" – грохнули часы над самым ухом, но Анджелика не подпрыгнула и не испугалась. Она внимательно осматривала комнату, где стоял комод. Хотя сказать, что это полноценный осмотр было нельзя. Двигаться она не могла, не могла также вертеть головой, и даже глаза оставались неподвижными. Комод был приставлен к дальней стене, статуэтка стояла на нём как бы боком, и потому на окружающий мир приходилось смотреть только краем правого глаза. Но на смежной стене, неподалёку висело зеркало в богато украшенной раме, и благодаря нему можно было оценить обстановку с большим успехом.
Несомненно, это была спальня. Красиво отделанная и обставленная, но какая-то старомодная, вычурная, хотя явно очень богатая. Странно, но девушка совершенно не чувствовала ни страха, ни удивления. Всё было хорошо, всё было правильно, ей ничего не угрожало. Здорово было стоять на комоде и быть украшением этой замечательной спальни!
Где-то глубоко – глубоко, правда, крутились неясные мысли: "Я – фарфоровая статуэтка, значит, и мысли, и чувства, и желания у меня теперь тоже фарфоровые".
В комнату вошли двое – мужчина и женщина. Оба были молоды и очень красивы, хотя их вид показался Анджелике, каким-то странным. И дело было не в одежде (мужчина был в чёрном фраке, лаковых штиблетах и белоснежной манишке, женщина в белом платье с диадемой и фатой на голове – молодожёны), а в их лицах. Эти лица были почему-то очень знакомыми, но какими-то непонятными. Такое чувство, как будто видишь перед собой иностранцев – вроде люди, как люди, а что-то в них не так. И всё же они вызывали симпатию.
Женщина остановилась посреди комнаты и оглядела её горящими от восхищения глазами. На её лице было смешанное выражение счастья и смущения, она явно была в этой спальне в первый раз, и чувствовала себя неловко.
– Как здесь хорошо! – наконец проговорила она и оглянулась на мужа.
Тот стоял довольный, уверенный в себе и, улыбаясь, подкручивал кверху кончики пышных светлых усов.
– Всё для тебя, дорогая! – ответил он, подошёл к женщине и обнял её.
Но она высвободилась из его объятий и, обернувшись к комоду, с восхищением промолвила:
– Ой, какая прелестная вещица! Это кто? Венера или Галатея?
И она взяла Анджелику в руки.
– Точно не знаю, – отвечал её муж, – возможно, это просто фантазия скульптора, какая-нибудь крылатая Идея с флагом в руке. Я не помню, откуда она взялась, по-моему, её здесь не было раньше. Наверное, чей-нибудь подарок.
– Нет, какие же это крылья? Это больше похоже на какую-то меховую одежду, вроде шубки, а это вовсе не флаг, а скорее полотенце. Может быть это купальщица?
– А может просто испуганная нимфа, убегающая от сатира?
Мужчина снова обнял женщину. На сей раз она не отстранилась, но продолжала говорить:
– Кем бы она ни была, она миленькая и мне нравится! Пусть будет нашим талисманом. Спасибо, дорогой!
Она повернулась к мужчине и губы их слились в долгом поцелуе. И тут Анджелика не на шутку испугалась, потому что увидела самый жуткий кошмар всех фарфоровых статуэток – гладкий, твёрдый, паркетный пол! Но женщина протянула руку и сумела поставить статуэтку на место. В это время
мужчина подхватил её на руки и понёс к кровати. А потом…
Потом была жизнь. Бурные и нежные ночи, тихие дни, долгие беседы, ссоры с криком и слезами, затем примирения, слова любви, споры, взаимные обвинения, снова ссоры и опять любовь и нежность! Мужчина и женщина изменялись, становились старше, и вскоре в спальне появились дети. Сначала один, (мальчик), потом ещё двое, почти подряд, (мальчик и девочка – погодки), и ещё одна девочка.
Они не жили в спальне, но часто прибегали сюда, и тогда в тихой семейной обители становилось шумно и весело, но опасно! Опасно для Анджелики. Её часто брали с комода, особенно девочки. Они заворачивали статуэтку в какие-то тряпочки, укладывали в кроватку, кормили с ложечки и каждый раз заставляли холодеть от ужаса, когда тискали своими неловкими ручонками.
Подрастающие мальчишки тоже стали обращать на неё внимание и время от времени, (всегда тайком от родителей), рассматривали, краснея и пыхтя, высокую грудь, лебединую шею, крутые бёдра и испуганное лицо фарфоровой нимфы.
Время шло – дети взрослели, их родители обзавелись сединой и морщинами, а фарфоровая Анджелика всё стояла на своём комоде не скучая, не старея, не
чувствуя неумолимого бега времени. Её мысли текли не как у людей, они и впрямь были фарфоровыми.
Конечно, она переживала, когда происходила очередная семейная ссора, (она полюбила этих людей и воображала себя одной из них). Она жалела ударившегося ребёнка и радовалась успехам взрослого, смеялась, (беззвучно), над весёлыми шутками и сердилась, когда кто-нибудь был не прав. Но выразить своих чувств она не могла никак и всегда оставалась испуганной фарфоровой нимфой.
То, что было для людей днями и годами для неё летело, как секунды, а иные секунды казалось, складывались в года. И это её совершенно не трогало. А дети, между тем, повзрослели и всё реже появлялись в родительской спальне. Сами её хозяева превратились в старика и старушку, а в один прекрасный момент в спальне появились новые дети.
Анджелика сразу поняла, что это внуки. И тут её кошмары повторились с той лишь разницей, что детей стало больше! Она даже не сразу смогла их сосчитать, но, в конце концов, это ей удалось – пять девочек и четыре мальчика, все разных возрастов, но все очень похожие на дедушку с бабушкой!
Анджелика сразу почувствовала недоброе, когда мужчина, (то есть уже старик), исчез. Одетая в глубокий траур старушка вошла в спальню и, рыдая, опустилась на кровать. Да, это было горько видеть, и нимфа на комоде тоже плакала невидимыми слезами, не в силах помочь горю дорогого ей человека.
Прошло ещё какое-то количество времени. К старушке часто заходили её дети и внуки, их голоса доносились из других помещений, но в спальне больше никто из них не появлялся.
И вот, наконец, однажды ночью, Анджелика поняла, что старая женщина не дышит. Она хотела позвать на помощь, но фарфоровые губы не раскрылись, и рот не издал ни звука. Утром умершую обнаружили, и в скором времени куда-то унесли, а дверь в опустевшую спальню закрыли на ключ.
"Вот и всё, – думала Анджелика, – теперь я погребена здесь среди тишины и пыли навечно!"
И ей впервые за многие годы стало тоскливо и одиноко. Но она ошибалась. Сколько времени опять прошло было непонятно – большие каминные часы давно стояли, потому что их никто не заводил, но дверь вдруг открылась, зажёгся яркий свет, и в комнату вошло сразу много народу, все незнакомые.
Они вынесли старую кровать и ещё какую-то мебель, и принялись за уборку и ремонт спальни. Помещение изменялось на глазах, и у Анджелики появилось странное чувство, что она эту новую обстановку уже где-то видела. Как-то раз молодой мужчина, который распоряжался остальными, позвал кого-то из коридора и, показав на Анджелику, произнёс:
– Взгляните, дорогой профессор, что вы об этом скажете? Классицизм?
– Что вы, любезный! – ответил невысокий полноватый мужчина в круглых очках, которого назвали профессором. – Ничего подобного. Это настоящий Модерн, хотя, конечно же, элементы классицизма налицо. Произведение прямо таки скажем необычное, я даже не могу определить, к какой именно школе оно относится.
При этом он взял Анджелику в руки и принялся вертеть её и рассматривать. Ох, и натерпелась она при этом страху! Но руки у незнакомца были сильные и ловкие, и вскоре статуэтку поставили на место.
