Теперь уже не только Смит и Магнусон понимали мою тактику. Похоже было, что и в зале многие догадывались, каков будет мой следующий вопрос. Во всяком случае, тишина была необычной.
— Почему же в таком случае капитан Мэннинг приказал сержанту ехать с вами?
Смит стоял в углу, отбиваясь от наседающего противника. За ним родное полицейское управление, героический капитан с разбитой физиономией и шансы на продвижение. Перед — назойливый негодяй, который загнал его сюда своими гнусными вопросами. Господи, кому нужен этот суд, эта дурацкая комедия? Рявкнуть бы сейчас на этого адвокатишку: руки вверх! Врезать бы по физиономии — он бы знал, как крючкотворствовать, как выкручивать наизнанку слова честных людей…
Я улыбался. Я догадывался, что думал сейчас храбрый мистер Смит.
— Я жду ответа, — деликатно напомнил я о себе.
— Не знаю, — угрюмо сказал полицейский. — Спросите самого капитана.
— Благодарю вас за совет, Смит, — важно сказал я, — я обязательно им воспользуюсь. Ваша честь, — повернулся я к судье-контролеру, — у защиты больше вопросов нет.
— Хорошо. Мистер Магнусон, у вас есть еще свидетели?
— Нет, ваша честь. У обвинения больше свидетелей нет. Я думаю, — едва улыбнулся он, — нам больше и не надо.
— Сегодняшнее заседание окончено, — сказал судья-контролер. — Если у защиты есть свидетели, то, учитывая несколько необычный характер защиты, она может передать суду их список, дабы суд мог вызвать их на следующее заседание.
— Благодарю вас, ваша честь, — поклонился я и вручил судье-контролеру список моих свидетелей. А что еще делать, если адвоката уводят из зала суда обратно в камеру?
Снова камера. Милый, родной уголок, Приют одинокой души. Максимальный комфорт, тишина и безопасность. Высшее достижение цивилизации. Если бы не суд, в тюрьму бы стояли очереди.
И все же мне грустно. Печаль сжимает сердце, выхолаживает грудную клетку. Почему? Разве суд идет не так, как я предполагал? Разве я не перейду завтра в наступление? Разве нет у меня резервов для решающей схватки?
Это все были пустые слова. Я знал, почему в горле стоит комок. Я знал это весь день и гнал от себя ответ. Мне не нужен был ответ, я не хотел его, но он все лез и лез в мозг, настойчиво и бесстрашно, как голодное животное к пище.
Где-то в самой глубине моей души, на самом ее илистом дне жила надежда, что Одри все-таки придет. Надежда — удивительное существо. Она может жить там, где жить не должна. Одри не должна была прийти. Она не должна была прийти к человеку, который покушался на жизнь ее отца, человеку, который обокрал его, бежал среди ночи и, обезумев, убил по дороге человека и пытался убить другого. Так должна была видеть меня Одри. Так я выглядел со стороны. Ей должно быть стыдно сейчас. Нет, не за меня. За убийцу никогда не бывает стыдно. Он ниже или выше стыда. Ей стыдно, наверное, за себя. За прикосновение ее руки к моей щеке, за октябрьские звезды, за доверие. Ничто ведь не вызывает такой стыд, как слепое доверие человеку, которому не следовало доверять. И доверяться.
И, несмотря на все это, у меня тлела надежда, что она придет. Нет, не целая надежда, не полнадежды и не четвертушка. Крохотная, микроскопическая частичка, которую не могли убить ни факты, ни разум, ни логика, Но она не пришла. Одри, Одри, странные, напряженно-неподвижные глаза, которые впивались тогда в меня, буравили, стремились проникнуть внутрь, чтобы узнать. Что узнать?
Одри, Одри, почему прикосновение ее узкой руки к щеке наполнило меня тогда такой печалью? Потому что я уже тогда знал, что мы обречены? Что мы стоим по разные стороны барьера? Она не пришла. Чудес не бывает. Наш век развеял веру в чудеса. Чтобы верить в чудеса, нужно хотя бы хотеть верить, а мы отвыкли даже хотеть. Мы знаем, что нам все объяснят, зачем нам верить и зачем нам чудеса?
Гереро верил в чудо. До последней секунды. И он не ошибся. Если все будет так, как я задумал, послезавтра я смогу подать апелляцию. В последний день. О, он быстро обретет свою уверенность, Ланс Гереро! И тогда чудо перестанет быть чудом. Таким как Гереро, чудеса нужны редко.
Он шел ко мне, высокий, уверенный в себе, сильный и богатый. Я засыпал. Я знал, что засыпаю, потому что Гереро не мог быть здесь. Он лежал сейчас в покрытом инеем прозрачном саркофаге и не мог быть у меня в камере. Но он шел и шел, огромный, неотразимый, бородатый.
— Одри, — сказал я. — Где Одри?
Он засмеялся. Мне было больно слышать его смех. Я казался себе таким маленьким, таким жалким, таким гадким, когда он победоносно громыхал смехом, что я не хотел жить. И тогда, смеясь, он поднял руку к своему липу и дернул за него. Я вскрикнул, потому что его лица не было. Было мое лицо.
Я знал, что сплю.
* * *
— Защита вызывает своего свидетеля начальника полиции Джоллы капитана Мэннинга, — сказал я и подумал, что никогда у меня не было свидетеля, который так бы ненавидел меня.
Честно говоря, у него были для этого все основания.
Пока капитан называл свое имя и должность и прижимал руку к регистрационной машине, в зале стоял легкий гул. Нечасто зашита вызывает свидетеля, который сделает все, чтобы угробить обвиняемого.
Художники из обеих шервудских газет пришли в движение, словно ожившие после зимней спячки животные. Бросая быстрые, цепкие взгляды на капитана Мэннинга, они набрасывали его портреты. Портретов я, разумеется, не видел, но хорошо понимал их, потому что капитан был на редкость живописен. Правая сторона его лица являла собой целую гамму цветов от светло-желтого до багрово-фиолетового. Правый глаз был почти закрыт и был бы, наверное, вообще не виден, если бы не освещался изнутри ярчайшей и чистейшей ненавистью. Я почувствовал себя даже польщенным. Приятно сознавать, что можешь вызывать такие сильные эмоции.
— Капитан Мэннинг, — вежливо сказал я, — из показаний вашего подчиненного мистера Смита я понял, что вы посадили меня в свою машину для обеспечения максимальной безопасности. Согласны ли вы с такой точкой зрения?
Он угрюмо кивнул.
— Капитан Мэннинг, к сожалению, в электронном суде кивки и покачивания головой, равно как разведение руками и пожимание плечами, не считаются ответами на вопрос. Ответьте, пожалуйста, на заданный вам вопрос.
— Да.
— Прекрасно. Далее, из показаний того же Смита защита уяснила, что для обеспечения максимальной безопасности при перевозке преступника в обычной легковой машине нужно как минимум три или два человека. Так ведь?
— Да.
— Почему же, капитан, вы приказали сержанту Лепски поехать обратно в Джоллу не с вами, а в машине Смита?
