— В конце концов, что ты видишь в этом сеянии бумажек?
— Это могут быть сигналы, — сказал Хасси.
— Кому?
— Спроси у Мулея.
— Черт побери! — воскликнул Энрике. — Ты знаешь какие-то тайны и скрываешь их от нас. Откройся нам, милый святой человек, и сообщи то, что может нам пригодиться.
— Да, ты должен сказать нам, — проговорил граф.
— Хорошо, я скажу вам, что аль-Мадар не верит, чтобы целью вашего путешествия было продать оружие или бомбы кабилам, — ответил марабут. — Вчера вечером, когда он увел меня из вашей палатки, он расспрашивал о вас и говорил про блед.
Услышав этот ответ, граф и итальянец вздрогнули, так как знали, что цена, назначенная за их головы, могла соблазнить любого мошенника, имеющего возможность задержать их.
— Дело очень серьезное, — сказал магнат. — Если бедуин заподозрил, что мы те самые беглецы, то он наверняка захочет заслужить награду.
— Послушай, марабут, — сказал Энрике, — давно ты знаком с этим бедуином?
— Года два.
— Не знаешь, разбойничал ли он? Марабут пожал плечами и ответил:
— Все бедуины начинают с того, что разбойничают, а потом становятся проводниками караванов и более или менее честными купцами.
— Так что и твой аль-Мадар не святой?
— Я не имел причины жаловаться на него.
— Потому что у тебя нечего было взять, — сказал Хасси. — Если б он догадывался, что в твоей куббе ты прячешь оружие сенусси, не думаю, чтоб я теперь с тобой разговаривал.
— Может быть, — ответил Мулей-Хари.
Тосканец посмотрел на задумавшегося графа, который не обращал внимания на успокоительный шепот Афзы.
— Что думаешь делать, граф? — спросил он. — Мне кажется, что сомнения насчет нас очевидны, и мы не можем больше полагаться на сына пустыни.
— Эти три человека беспокоят меня, — ответил магнат.
— Чего ты страшишься?
— Что бедуин послал их за спаги.
— Ты забываешь, что со спаги добрый Рибо!
— Рибо не начальник бледа. Его влияние не больше влияния Бассо. Если один из бедуинов встретит спаги, они примчатся помимо воли нашего друга. Цена за наши головы привлекает и бедуинов, и солдат, те и другие все сделают, чтобы захватить нас. Хотел бы я быть уже на Атласе, между воинственными кабилами и под защитой сенусси.
— Но мы дойдем до подошвы гор только через сорок восемь часов, — сказал Хасси.
— А за два дня многое может случиться, — прибавил граф. — Слишком еще далеко до Атласа.
— Жаль, что у нас нет крыльев, — пробормотал Энрике. Воцарилось долгое молчание, наконец Хасси сказал:
—Сорок восемь часов — много; но я надеюсь, что в это время ничего не произойдет, ведь бедуин не угрожал нам до сих пор. Будем осторожны и днем и ночью, чтобы нас не застали врасплох. Я знаю, что бедуины не выдерживают решительного отпора, даже если их много.
В эту минуту Энрике вскочил на ноги, как бы пораженный разрядом лейденской банки, и воскликнул:
— А наши бомбы!
— Какие бомбы? — спросил граф. — Ты совсем с ума сходишь.
— Папаша Хасси, сколько у тебя пороху?
— Фунтов тридцать.
— Нет ли у тебя крепкого ящика, все равно, из железа или дерева?
— Могу дать тебе один из тех, в которых хранятся драгоценности моей дочери.
— Тогда дело в шляпе. Впредь бедуин поостережется приближаться к нам! Я его буду терроризировать!
— Что ты собираешься сделать, Энрике? — спросил граф.
— Убедить этого дикаря, что у нас есть средства взорвать и его, и его разбойников, и его верблюдов. Папаша, дай мне ящик и фунта три пороха. Увидишь, какой будет сюрприз для бедуина! Если не умрет он от ужаса в эту ночь, то, значит, он бессмертен.
— Энрике! — закричал граф. — Тебя надо связать, как безумца. Что ты задумал?
Тосканец поднял руки и, страшным голосом сказав «бум!», выбежал вместе с Хасси аль-Биаком, который питал полное доверие к изобретательности адвоката.
— Что они будут делать, отец и твой друг? — спросила Афза у графа
— Оставь их, — ответил граф. — Мой товарищ удивительный человек, и ты увидишь, он сумеет напугать весь караван. Он похож на бомбу, пусть действует. Он хитрее марабута и всех кабилов Атласа
— А спаги? Мысль о них мешает мне спать, — сказала молодая женщина. — Я, мой господин, дрожу за твою жизнь И вы, белые люди, такие же дикие, как тиббу или туареги пустыни! Я не думала, что франджи такие дурные и немилосердные. Я ненавижу вахмистра, — закончила мавританка. — Он виноват во всех наших несчастьях.
— Не он один такой.
В эту минуту над палаткой пронеслось как бы дуновение урагана, и раздался страшный выстрел, похожий на пушечный.
Граф, молодая женщина, марабут и Ару выскочили из палатки, колья которой были вырваны ветром и брошены в сторону.
Двое людей быстро бежали к ним, тогда как бедуины издавали вопли ярости и стреляли из ружей.
— Слышал, граф? — спросил Энрике, как более легкий и худой, прибежавший раньше Хасси аль-Биака. — Я сделаюсь европейской знаменитостью, увидишь
— Бедуины в ужасе, — ответил магнат, — они совсем с ума сошли от страха.
— Это и было моей целью! Если они к нам приблизятся, я брошу бомбу в их верблюдов.
Бедуины действительно безумствовали. Они вопили, призывая Аллаха и Магомета, и продолжали стрелять, как будто на их лагерь напали туареги или другие кочевники пустыни.
В этом шуме слышался время от времени металлический голос аль-Мадара.
Движение воздуха от взрыва адской машины повредило, вероятно, и их палатки, и легко было понять их ужас, в особенности после того, как им уже раньше говорили, что один из махари везет бомбы для кабилов.
— Они, мне кажется, поняли меня, — сказал хохотавший до слез тосканец. — Дорогой марабут, надо пойти успокоить этих обезьян, а также дать им понять, что им будет безопаснее держаться подальше от нас. Когда мы достигнем кабильских деревень на Атласе, тогда другое дело. Ару, дай ружье и пистолеты! С этими шакалами лучше быть вооруженным.
Едва он успел получить оружие, как в трехстах шагах от них раздался голос аль-Мадара.
— Проклятые кафиры! Вы хотите уничтожить мой караван? Что это вы взорвали?
— Пойдем со мной, марабут, — сказал Энрике, — твоя святость защитит нас, потому что ты представляешь силу сенусси.
— Я иду за тобой, — ответил Мулей-Хари. Бедуин не переставал кричать и проклинать кафиров, в то время как его люди, по врожденной потребности всех варваров при всяком удобном случае поднимать адский шум и тратить порох, продолжали стрелять вверх, будто хотели попасть в звезды, как говорил шутник Энрике.
Увидя двух спокойных и улыбающихся людей, аль-Мадар подскочил как ужаленный.
— Собаки неверные, — кричал он, обращаясь к Энрике, — вы мне портите верблюдов и убиваете людей!
