— Нет, инспектор, не те. Не те. Нос и тот плохо чует. Раньше сильно лиственница пахла, а теперь нет.
— Может, лиственница и виновата? — мягко улыбнулся Семен, пытаясь подбодрить старика, крохотного рядом с ним, в круглой цветной шапочке, в накидке, спускающейся из-под нее на сухонькие плечи, с бело-черными, как бы тигровыми, разводами. Летом она спасает шею и плечи от гнуса, а зимой — от снега.
Они подошли к тлеющему костру, который обильно курился, распугивая мошку, сели около.
— Лиственница осталась прежней… Ты добрый человек, милиция… Когда ворон голову стрижет — кета идет… Когда кета идет — ворон голову стрижет — осень садится на гольцы… А?
Дисанги замолчал, тихо кивая головой то пи от старости, то ли от раздумий. И Семену нечего было сказать. Действительно, одно дело — совпадение: ворон роняет перья с головы, и тогда же начинается ход кеты, другое — время, которое обусловливает и первое и второе… И не лиственничный аромат изменился, а Дисанги в старости чувствует его иначе. Нет, видимо, не сочувствия искал Дисанги в разговоре с Шуховым. Шел доверительный мужской разговор, и Семену следовало признать неизбежность подобных перемен.
— Осень идет… — проговорил Семен. — Тогда и кета идет, и ворон теряет перья на голове…
— Тихо-тихо старость крадется, как куты-мафа крадется…
Глаза старика, скрытые в морщинах лица, совсем сузились, и Семен не мог уловить взгляда Дисанги. Удэгеец смотрел искоса, и морщины его лица, которые, казалось, излучали добродушие, теперь как бы одеревенели. Дисанги сказал неожиданно:
— Не видел чужака в тайге. Если шел — не от Горного шел. Другой дорогой… Через гольцы переходит тогда. Однако…
Третий рез виделся инспектор с Дисанги, но если бы встреча оказалась сотой, то и тогда Шухов не перестал бы поражаться наблюдательности старика. Семен чувствовал себя мальчишкой рядом с ним, учеником у таежного ведуна. Но теперь, когда Дисанги сказал зачем инспектор здесь, Шухов мог проследить за ходом мыслей удэгейца. Раз котомка у инспектора за плечами, то по величине ее несложно определить, сколько времени собирался пробыть он в тайге. Инспектор один, и при нем карабин. Карабин у инспектора — значит, он идет в определенное место, с пистолетом в тайге много не сделаешь. Один идет инспектор — либо не знает точно, где браконьер, либо нет дома егеря Зимогорова.
— Плохо, Дисанги, — сказал инспектор. — Плохо, что он пришел с другой стороны сопочной гряды. Выходит, знает место.
— Плохо тебе, ему хорошо… Хорошо ему — плохо нам. Он высоко ходит, ему далеко кругом видно.
Семен Васильевич понимал: если хозяин костра говорит охотно, за гостем остается право, открыться ли ему в своих намерениях, промолчать ли, считая, что большего не требовалось. После того как голос старика раздался нежданно-негаданно в пяти шагах, Семен Васильевич не собирался надеяться только на себя. Даже возьми он с собой Федора или Шаповалова на худой конец, его поход не стал бы удачнее. Да вот беда, Семен по опыту знал: упросить или заставить охотника бросить пантовку — штука бесполезная, бессмысленная даже. Он не согласится уйти ни по какому поводу, ни за какие коврижки. Одна надежда — посвятить в дела старика Дисанги и все-таки убедить его пойти с ним.
— Что задумался, инспектор? — тихо спросил удэгеец.
— Трудно мне, Дисанги.
— Насельнику трудно? — от волнения еще больше ошибаясь в русской речи, спросил удэгеец.
«Может быть, Дисанги не так уж дорожит охотой, в которой участвует одна его «голова»? — подумал Семен Васильевич. — Наверное, в тягость самому себе бывает учить молодых, когда чувствуешь: они все равно так хорошо не справятся, как ты, а у самого нет сил сделать дело? Ведь у меня всего один случай был, что удэгейский охотник отказался помочь мне… Возможно, и в обычаях и традициях сказывается характер человека. А каков Дисанги, я не знаю…»
— Трудно, Дисанги…
— Где твои товариси?
— Сначала я решил — один справлюсь. Теперь думаю — и товарищи не помогли бы.
— Так много злых людей?
— Не много. Но они очень хитры.
— Хитрее мафа? — Дисанги подался к инспектору, и блеклые глазки его округлились в складках кожи. — Кто же хитрее мафа в тайге?
— Хитрее медведя бывает зло. Сам говоришь — пришел человек с другой стороны хребта. Подойти к нему незаметно нельзя.
— Ты со мной говоришь, Семен, как с маленьким. Я знаю тебя. Ты знаешь — против обычаев спрашивать, что случилось. Я спрошу, однако. Скажи, если можешь.
Никогда еще Семену не доводилось видеть, чтобы за считанные секунды человек мог так преобразиться. Теперь перед инспектором сидел на барсучьей шкурке совсем другой Дисанги. Согбенный годами стан выпрямился, разгладились морщины, и помолодело лицо, даже глаза, старческие, слезящиеся глаза смотрели ясно и открыто. Он был очень рад хоть чем-либо помочь инспектору. Наверное, Дисанги стосковался по серьезному делу, когда нужна не только его голова, но и он сам.
— Можно ли пройти к Хребтовой скрытно? Чтоб человек, который там находится, не заметил тебя?
— Есть запретная тропа. Старая тропа. По ней давно не ходят.
— Разве племена Кялундзюга или Кимонко не живут в тех же местах, не охотятся там же?
— Живут, где жили. Охотятся, где охотились. Раньше куда пойдешь из тайги? Городов не было. Потом город страшен и дик лесному человеку. Потом лесной человек стал учиться, узнал о большом мире. Лесные боги не могли объяснить большого мира… Боги-игрушки. Я слышал, их поставили около музея. Прошлое надо любить сильно, чтоб никогда туда не возвращаться.
— Странно ты говоришь, Дисанги…
— Люди хитрят, Семен. Они хотят прыгнуть во вчера с сегодняшней головой, — по-детски рассмеялся старик. — И в завтра тоже.
— Скажи, Дисанги… — Семен непроизвольно опустил глаза. — Ты знаешь эту тропу, идущую по болотистой долине?
— Ты мне верь — знаю. Шаманы запретили ходить по ней еще моему отцу. Это тропа хунхузов.
— Разбойников? Они подкарауливали таежных людей на выходе из самых дальних дебрей, убивали и захватывали добычу?
— Ты хотел еще спросить… Откуда я знаю про тропу? Когда-то я шаманил… Анана-анана…
— Мало ли что было давным-давно, Дисанги…
— Да… Теперь лесные люди вышли из тайги. Не нужны им лесные божества. Предания остались. Все живое вокруг — и травы, и деревья. Только они не бегают.
— Да, я знаю — кедр, пихта, лиственница, ильм — каждое выбирает место на всю жизнь. Ошибся — умер. Земля их пища. Они не растут где попало, — Семен был терпелив и выдержан и не спешил обратиться к Дисанги с просьбой хотя бы рассказать о тропе.
