его слов, и я изумился папиной наглости.
— Ну, ты даёшь! Ты навариваешь сто процентов?! Креста на тебе нет! — моя нижняя челюсть плотно зафиксировалась в отвалившемся состоянии.
Папик расстегнул внутренний карман куртки и извлёк оттуда пачку пяти и десятитысячных банкнот. Деньги были перехвачены несколькими канцелярскими резинками и сложены в прозрачный пакет для холодных пищевых продуктов. Я взял пачку в руку и прислушался к своим ощущениям. Купюры были в основном новенькие. Я проверил пачку на вес, затем потрещал листами как игральными картами. Я огляделся по сторонам. Тем временем папик извлёк из боковых карманов куртки ещё две таких же пачки. Я протянул руку и взял свою сумку с заднего сиденья. Положил туда все три пачки и застегнул молнию; потряс сумку, словно это была бочка с лотерейными билетами.
— Думаешь, от тряски они там перееб…ся и на выходе окажется четыре ляма? — папа пошутил, а я чуть не поверил.
— Слушай, я думал, что три миллиона — это гораздо больше по объёму, — сказал я, как только ко мне вернулся дар речи. — Этот Лексус — Димин кореш — располагает средствами, раз смог достать такую горку наличности!
— Ты думал, что три миллиона — это куча денежных котлет в китайской клетчатой сумке, да? — папа как-то посерьёзнел. — Кстати, Лексус свой «Гелик» продал.
— Да, или в сумке от Луи Витона, — так органичнее, — я понял, что наличные деньги не вызывают во мне особенно сильных эмоций, — о них, как таковых я не думал, а думал о том, что на них можно купить. «Я бы купил квартирку около метро в Питере. Или комнатку в коммуналке и Volvo c30», — подумал я. — А сколько «Гелик» стоит?
— Квартирку около метро?! А сколько квартирка стоит? — спросил папа.
— О, Господи, я что, вслух сказал это?! Ладно, держи обратно деньги. Кстати, когда ты их собираешься отдать Команданте?
— Не доставай, — пускай лежат. Ты сам их отдашь. Я тебе позвоню из Питера, скажу, когда отдавать, — папа нащупал свои документы.
— Круто! Ты мне доверяешь? Вдруг я сделаю несколько ставок у букмекера? Вдруг я латентный лудаман?! А?! Ахаха! — я ощутил тяжесть ответственности; я уже начал соображать — куда их спрятать; в голову пришла сберегательная книжка.
— Кто ты? Мудаман? Если с ними что-то случится — даже инфляция — лучше сразу прыгай с башни Сююмбике, вслед за принцессой. Надеюсь, ты не такой дурак, чтобы положить три миллиона на сберкнижку? А то это было бы странно, если у вшивого госслужащего материализуется на личном банковском счету зарплата за всю его жизнь, — папа сказал всё это в замедленном темпе, как во сне.
— Ты что! Я же не дурак какой-то! Положу в грязное бельё, там точно никто не найдёт, — я сделал невозмутимый вид и завёл машину.
*****
Нам повезло, — мы взяли билеты на сегодняшний поезд. В шестнадцать часов папик уезжал обратно в Санкт-Петербург. У нас было в запасе больше двух часов и мы отправились в заведение общественного питания, а оставшееся до отправления время папа затаривался всякими дурацкими сувенирами типа магнитиков на холодильник с фотографией Казанского кремля и тарелок с изображением президента и премьер-министра в тюбетейках. В супермаркете «Счастье» папа купил шесть коробок чак-чака. Чак-чак, для тех, кто не знает, — это национальная татарская сладость, кусочки теста в мёде. Весьма заразная вещь, я могу зараз съесть полкило. Ещё папик купил пять или шесть литровых бутылок водки «Бабайская», чтобы поить своих питерских коллег и друзей-дачников. В итоге, мы еле-еле дотащили его сумки до вагона, — хрусталь из Гуся Хрустального был легче. Дождавшись, когда проводница попросит провожающих покинуть вагон, мы обнялись на прощанье, я пообещал, что не буду убавлять звук на телефоне и увольняться до конца этого дельца.
Поезд тронулся, папа в окне вагона удалился на северо-запад «Необъятной», а я уехал прямиком домой; положил деньги ещё в один пакет, зарыл его в ворохе носков, помылся и лёг спать.
Глава 37
Сквозь круглосуточную дремоту последующих дней, до меня несколько раз доносился «вибро» моего основного телефона. А тот телефон, который предназначался только для звонка папика, молчал. Тони и Аркадий знали, что если уж я не беру трубку, то уж не беру совсем; я знаю, что не брать трубку — ужасно дурная манера, я сам (дополнительно) не уважаю людей, которые не берут трубку, однако с собой ничего поделать не мог; мой анабиоз был этакой альтернативой запою и, к тому же, я «не важный человек», — слабое, но, всё же, оправдание. На пике бездействия, я проводил в горизонтальном положении двадцать три часа в сутки, из них девятнадцать — спал. Я снова потерял счёт времени; просыпался, когда высыпался, ел, когда был голоден, засыпал, как только хотел. Моей единственной заботой был уход за пернатыми друзьями. Ещё я читал периодику и худлит…
Наконец сон воли подошёл к концу, и я заинтересовался текущей датой и временем. Календарь показывал двенадцатое ноября, субботу. Часы показывали: шестнадцать часов шестнадцать минут. «Это знак», — подумал я. «Удача при мне», — подумал я вдогонку.
*****
Город по мне соскучился, это было очевидно.
— Вот опять выделили пятьдесят миллионов на ямочный ремонт! А ведь девяносто процентов украдут! А потом ещё пятьдесят выделят! А ведь снова девяносто процентов украдут! А к Универсиаде ещё сто миллионов выделят! А ведь больше половины своруют! — старикан разошёлся не на шутку.
— Да… Да… — поддакивал я.
Этот пассажир относился к категории «якобы неравнодушный словоблуд» или «тухлый поборник справедливости». Когда он только зашёл, я сразу почувствовал неприятный запах, — в буквальном смысле. А как только он начал гундосить про сворованные деньги, вонь от него усилилась и без труда перебивала запахи прорвавшей канализации, коих в городе начало появляться всё больше.
— Этим людям, которые занимаются дорожным строительством, можно только позавидовать, — поддержал беседу я и позавидовал.
— Ага! Вот работка так работка! Ахаха!
При этом его «ахаха!» в мою сторону, я приоткрыл окно.
— Тут без вмешательства крёстной феи не обошлось, — мне понравилось это моё предположение о волшебстве и резко возрастающем благосостоянии, и я повеселел, даже вонь от пассажира уже не казалась такой нестерпимой.
Следующей в моём кэбе оказалась некогда красивая женщина, а ныне алконавтка. Как и все женщины-пропоицы, она была добра и рассудительна.
— Я могу закурить? — поинтересовалась она, не рассчитывая на положительный ответ.
— Ну, конечно же! Курите на здоровье! — я любил вдыхать чужой дым, если он не перемешивается с другими запахами.
Времени стало половина десятого «пост миридиум». Я набрал номер Тони:
— Привет, Тони! Слушай, Тони, извини,
