Другим связующим началом, как это получилось по странной превратности судьбы, было присутствие на плоту черного канака. Совершенно игнорировать, забыть этого четвертого человека теперь уже было невозможно. Он засел в их сознании, с каждым часом становясь страшнее, таинственнее и все больше вызывая у них раздражение. Силы постепенно покидали их, между тем как этот голый человек не выказывал ни малейших признаков слабости и ни на что не жаловался.
Когда наступила ночь, он, как и раньше, растянулся на плоту и скоро заснул. В часы мрака и безмолвия, когда каждый из трех белых людей на плоту предавался отчаянию, этот черный человек спал спокойно, как ребенок, легко и равномерно дыша. Проснувшись, он опять садился на свое место на корме. Он оставался таким, каким был все время, никакой перемены в нем не произошло, я это казалось чудом.
Звериная злоба Попугая, в которую вылилась его извращенная ненависть к канаке, сменялась суеверным страхом.
— Доктор, — сказал он, наконец, с ноткой благоговейного страха в голосе, — что это такое: человек или бес?
— Человек.
— Это чудо! — вставил свое слово Фенайру.
Но доктор поднял палец, как поднимал он, когда читал лекцию своим ученикам.
— Этот человек, — повторил он, — самый жалкий представитель человеческого рода. Обратите внимание на его череп, на его уши, на его подбородок. Он стоит на одном уровне с обезьяной. Нет, у прирученных обезьян больше разума.
— Ага… В чем же дело?
— Он обладает какой-то тайной, — сказал доктор.
Слушавшие его словно оцепенели.
— Тайна! Но ведь он у нас всегда на глазах, мы видим каждое его движение. Как он может хранить тайну?
Обуреваемый горькими мыслями, доктор, казалось, забыл на время о своих слушателях.
— Какая жалость! — размышлял он вслух. — Вот вас здесь трое. Все мы дети своего века, продукт нашей цивилизация, — во всяком случае, этого никто не станет отрицать. И тут же перед нами этот человек, который относится к эпохе каменного века. И неужели в момент испытания, когда мы должны проявить свою приспособленность к жизни, неужели он победит? Какая жалость!
— А какая у него может быть тайна? — спросил Попугай, загораясь злобой.
— Не знаю, — отвечал Дюбоск с недоумением. — Быть может, какой-нибудь особенный способ дыхания, какое-нибудь положение тела, при котором можно избежать естественных требований организма. Подобные вещи существуют у примитивных народов, и они их тщательна скрывают, как, например, известные им свойства некоторых лекарств, использование гипнотизма и тайн природы. Но, с другой стороны, здесь, может быть, налицо просто психологическое явление: известное самовнушение, непрерывно применяемое. Трудно сказать. Спросить его? Бесполезно. Он не скажет. Да и почему он должен сказать? Мы его презираем. Мы не уделяем ему равной с нами доли. Мы с ним обращаемся, как с животным. И ему ничего не остается, как только положиться на самого себя, на те средства, какие имеются в его распоряжении. Он остается для нас непостижимым, — таким он всегда был и всегда будет. Он никогда не выдаст своих задушевных тайн. Это те средства, при помощи которых он сохранился с незапамятных времен и будет жить даже тогда, когда наша мудрость превратится в прах.
— Я знаю несколько превосходных способов выведывать тайну, — сказал Фенайру, облизывая сухим языком потрескавшиеся губы. — Можно попробовать?
Дюбоск насторожился и взглянул на него.
— Это нам ничего не даст. Он выдержит любую пытку. Нет, это не способ…
— Послушайте меня! — сказал Попутай резко. — Я… мне уже надоела эта болтовня. Ты говоришь, он человек? Очень хорошо. Если он человек, то у него в жилах должна быть кровь. А ее, во всяком случае, можно пить.
— Нет, — возразил Дюбоск. — Кровь горячая. И к тому же соленая. В пищу, может быть, годится. Но в пище мы не нуждаемся.
— Тогда убей это животное и выбрось за борт!
— Этим мы ничего не добьемся.
— Чего же ты, черт возьми, хочешь?
— Я хочу задать ему хорошую трепку! — вскричал доктор, внезапно возбуждаясь. — Избить его ради потехи — вот чего я хочу! Мы должны это сделать ради нас самих, ради нашей расовой гордости. Показать ему наше превосходство, чтобы он знал, что мы его хозяева и повелители. На это дает нам право наш ум, наша принадлежность к цивилизованному обществу, наша культура. Следите за ним, друзья, наблюдайте за ним, чтобы он в конце концов попал к нам в ловушку, чтобы мы открыли его тайну и остались победителями!
Но маневр доктора не удался.
— Следить? — рявкнул Попугай. — Ладно, я тебя послушаюсь, старый пустозвон. Теперь нам только и остается, что следить. Больше я не засну ни на минуту и не буду глаз сводить с этой фляги.
На этом в конце концов все и остановились. Такое сильное желание, как жажда, у этих людей не могло долго удовлетворяться каплями. Они стали следить. Следили за канакой. Следили друг за другом. А также за понижающимся уровнем воды в фляге. Но эта напряженность скоро должна была разрядиться.
Еще одно утро встало над морем, над этим мертвым штилем, — солнце сразу запылало в тихом воздухе, без облачка на небе, без надежды в душе! Предстояло прожить еще один день в мучительной, невыносимой, медленной пытке. А тут еще Дюбоск объявил, что порция воды на каждого урезывается до половины наперстка.
Оставалось, быть может, с четверть литра воды — жалкая поддержка жизни для трех человек, но хороший глоток для одного изнывающего от жажды горла.
При виде фляги с драгоценной влагой, манившей к себе своей прохладой и зеленовато-серебристым цветом, нервы Фенайру не выдержали.
— Еще! — умолял он, протянув вперед руки. — Я умираю! Еще!
Когда Дюбоск отказал ему, он отполз и лег между тростниками, потом вдруг встал на колени и, подбросив кверху руки, закричал хриплым голосом:
— Судно! Судно!
Дюбоск и Попугай быстро обернулись. Но они увидели перед собой лишь замкнутое кольцо этой более обширной и более страшной тюрьмы, на которую они променяли свою прежнюю тюрьму, — только это увидели они, хотя смотрели и смотрели вдаль без конца. Затем они обернулись — как раз в эту минуту Фенайру припал запекшимися губами к фляге. Ловким взмахом кожа он срезал флягу, висевшую на боку у доктора… Жадно продолжал он сосать, роняя капли драгоценной жидкости…
Быстро схватив весло, Попугай одним махом уложил его на месте.
Перепрыгнув через Фенайру, Дюбоск подхватил упавшую флягу, отступил в дальний конец плота и глядел на Попугая, который стоял против него с налитыми кровью глазами, широко расставив ноги и тяжело дыша.
