– А-а! – сказал он, заметив эту покорность. – Выговорили с хозяином?
– Да, монсеньер, и с врачом.
– С Гризаром?
– Да.
– Значит, он вернулся?
– Он ждет с обещанным лекарством.
– Хорошо, если понадобится, я позову его; теперь вы понимаете всю важность моей исповеди, не правда ли?
– Да, монсеньер.
– В таком случае пригласите испанского кардинала Херебиа. И поскорее.
Так как вы теперь знаете, в чем дело, то на этот раз останетесь здесь, потому что по временам мне делается дурно.
– Не позвать ли доктора?
– Нет еще, подождите… Только испанского кардинала… Ступайте!
Через пять минут вошел кардинал, бледный и встревоженный.
– Мне сказали, монсеньер… – пролепетал кардинал.
– К делу, – глухим голосом произнес францисканец.
И он показал кардиналу письмо, которое тот написал в Большой Совет.
– Это ваш почерк? – спросил он.
– Да, но…
– А ваше приглашение?
Кардинал колебался с ответом. Его пурпур был возмущен власяницей бедного францисканца.
Умирающий протянул руку и показал кольцо. Кольцо произвело свое действие, которое было тем сильнее, чем выше был ранг того лица, к которому обращался францисканец.
– Тайну, тайну, скорее! – потребовал больной. Говоря это, он опирался на руку своего духовника.
– Coras isti?7– с беспокойством спросил кардинал.
– Говорите по-испански, – приказал францисканец, проявляя самое живое внимание.
– Вам известно, монсеньер, – продолжал по-кастильски кардинал, – что, согласно условиям брака инфанты с королем французским, упомянутая инфанта, так же как и король Людовик, отказалась от всяких притязаний на владения испанской короны?
Францисканец кивнул утвердительно.
– Отсюда следует, – излагал кардинал, – что мир и союз между двумя королевствами зависит от соблюдения этой статьи договора.
Францисканец снова кивнул.
– Не только Франция и Испания, – сказал кардинал, – но и вся Европа будет потрясена, если одна из сторон нарушит договор.
Снова утвердительный знак со стороны больного.
– Таким образом, – заключил кардинал, – человек, способный предвидеть события и ясно различать то, что лишь как туманное видение мелькает в сознании обычных людей, то есть мысль о грядущих благах или бедствиях, такой человек предохранит мир от величайшей катастрофы. Можно будет обратить на пользу ордена события, угаданные тем человеком, который их подготовляет.
– Pronto! Pronto!8– торопил его францисканец, бледнея все более.
Кардинал наклонился к самому уху умирающего.
– Монсеньер, – сказал он, – мне известно, что французский король решил при первом же предлоге, каковым может послужить, например, смерть испанского короля или же брата инфанты, с оружием в руках потребовать от лица Франции наследства, и в моем распоряжении есть подробно разработанный политический план Людовика Четырнадцатого на этот счет.
– Где этот план? – спросил францисканец.
– Вот он, – ответил кардинал.
– Чьей рукой он написан?
– Моей.
– Это все, что вы хотели сообщить?
– Мне кажется, монсеньер, я сообщил достаточно, – отвечал кардинал.
– Это правда, вы оказали ордену большую услугу. Но каким путем вы раздобыли эти подробности, с помощью которых вы составили этот план?
– Слуги французского короля у меня на жалованье и передают мне обрывки бумаг, уцелевших в камине.
– Вы очень изобретательны, – прошептал францисканец, пробуя улыбнуться. – Господин кардинал, через четверть часа вы покинете эту гостиницу; ответ будет вам послан. Ступайте!
Кардинал удалился.
– Позовите ко мне Гризара и разыщите венецианца Марини, – сказал больной.
Духовник повиновался, а францисканец тем временем вынул свои бумаги и, вместо того чтобы вычеркнуть имя кардинала, как он сделал это по отношению к барону, поставил возле него крестик. Затем, выбившись из сил, упал на кровать и прошептал имя доктора Гризара. Очнувшись, больной выпил половину лекарства, которое ему подал доктор; венецианец и духовник стояли подле двери.
Венецианец выполнил те же формальности, что и два его конкурента; так же, как и они, проявил нерешительность при виде двух посторонних, но, успокоенный приказанием генерала, открыл ему, что папа, встревоженный могуществом ордена, задумал провести полное изгнание иезуитов и старается заручиться для этой цели помощью европейских дворов. Он перечислил союзников папы и рассказал о предполагаемых мерах для выполнения этого плана, он также назвал тот остров Архипелага, куда после ареста предполагалось сослать двух кардиналов, адептов одиннадцатого года, следовательно, высших чинов ордена, вместе с тридцатью двумя наиболее видными римскими иезуитами.
Францисканец поблагодарил синьора Марпни. Разоблачение папского плана оказывало немалую услугу ордену. После этого венецианец получил приказание уехать через четверть часа и вышел из комнаты сияющий, как если бы перстень – символ первенства – уже был надет на его палец.
Однако, когда он удалился, францисканец шептал, лежа на кровати:
– Все эти люди – шпионы или же сбиры; ни один из них не годится в генералы; все они пооткрывали заговоры, никто не выведал тайны. Но не с помощью разрушения, войны, насилия следует управлять обществом Иисуса, нет – путем таинственного влияния, которое дает человеку моральное превосходство. Нет, преемник не найден, и в довершение несчастья господь поразил меня, я умираю. О, неужели общество рушится вместе с моей смертью, за неимением поддерживающей колонны? Неужели подстерегающая меня смерть положит конец ордену? Десять лет моей жизни навсегда упрочили бы его существование, потому что с воцарением нового короля перед орденом открываются самые блестящие перспективы.
Францисканец произнес эти слова частью мысленно, частью вслух, и молодой иезуит с ужасом слушал его, как слушают горячечный бред, между тем как более просвещенный Гризар жадно впивал эти речи, точно откровение из неведомого ему мира, куда заглядывал его взор, но не в силах была коснуться его рука.
Вдруг францисканец приподнялся.
– Закончим, – сказал он, – смерть завладевает мной. О, еще недавно я думал умереть спокойно, я надеялся… Теперь же я в отчаянии, если только среди оставшихся… Гризар, Гризар, дайте мне прожить один только час!
Гризар подошел к умирающему и дал ему проглотить несколько капель не лекарства, которое францисканец оставил недопитым, но жидкости из флакона, принесенного с собой.
– Позовите шотландца, – потребовал францисканец, – позовите бременского купца. Скорее, скорее! Иисус, я умираю… задыхаюсь!
Духовник побежал, за помощью, точно существовала человеческая сила, которая могла бы отвратить руку смерти, уже занесенную над больным; но на пороге двери он встретил Арамиса. Тот, прижав к губам палец, точно статуя Гарпократа, бога молчания, взглядом заставил отступить его в глубину комнаты.
Доктор и духовник переглянулись и сделали движение, как бы собираясь отстранить Арамиса. Но он двумя крестными знамениями, каждое на особый лад, пригвоздил их к месту.
– Начальник, – прошептали они.
Арамис медленно вошел в комнату, где умирающий боролся с первыми приступами агонии.
Францисканец, – оттого ли, что эликсир произвел свое действие, оттого ли, что появление Арамиса придало ему силы, – напрягся и поднялся на кровати, с горящими глазами, полуоткрытым ртом и влажными от пота волосами.
Арамис почувствовал в комнате удушливый запах; окна были закрыты, камин пылал; две желтые восковые свечи оплывали на медные подсвечники и еще больше нагревали воздух. Арамис открыл окно и, устремив на умирающего взгляд, полный понимания и уважения, сказал:
– Монсеньер, прошу прощения за то, что вошел к вам без зова, но меня тревожит ваше состояние, и я боялся, что вы скончаетесь, не повидавшись со мной, так как в вашем списке я стою шестым.
Умирающий вздрогнул и посмотрел на лист бумаги.
– Значит, вы тот, кого когда-то звали Арамисом, а потом шевалье д'Эрбле? Значит, вы ваннский епископ?
– Да, монсеньер.
– Я вас знаю, я вас видел.
– На последнем юбилее мы встречались у святого отца.
– Ах да, вспомнил! И вы тоже находитесь в числе соискателей?
– Монсеньер, я слышал, что ордену необходимо держать в своих руках важную государственную тайну, и, зная, что из скромности вы решили сложить с себя свои обязанности в пользу того, кто добудет эту тайну, я написал о своей готовности выступить соискателем, так как мне одному известна очень важная тайна.
– Говорите, – сказал францисканец, – я готов выслушать вас и судить, насколько важна ваша тайна.
– Монсеньер, та тайна, которую я буду иметь честь доверить вам, не может быть высказана вслух. Всякая мысль, вышедшая за пределы нашего сознания и получившая то или иное выражение, уже не принадлежит тому, кто ее породил. Слово может быть подхвачено внимательным и враждебным ухом; поэтому его не следует бросать случайно, иначе тайна перестает быть тайной.
