булочка, с удовольствием проглоченная в обед, потом отзывается перевесом, от которого надо будет освобождаться в течение месяца, а то и двух…
Истину эту ныне хорошо знает не только каждая женщина, но и каждый мужчина. Так зачем же Михалыч печет такие вкусные булочки, перед которыми даже королевские круассаны из Версаля – ничто? Ах, Михалыч, Михалыч!
От того, что не появился Корнешов, сделалось печально. Она думала, что здание, которое они когда-то возвели вместе с Корнешовым, рассыпалось безвозвратно, превратилось в пепел, а на пепелищах, как известно, новые дома не возводят. Даже карточные. Прежде всего потому, что снаряд, вопреки известной поговорке, в одну и ту же воронку падает обязательно, существует даже закон парности случаев… То, что этот закон живой, действует и иногда бывает беспощаден, Ирина познала на самой себе, более того – несколько раз была тому свидетелем.
Беда имеет обыкновение повторяться… Впрочем, счастье – тоже.
Если погорельцы и начинают строить себе новый дом, то только не на старом фундаменте, а в стороне от пепелища, на свежей земле, которая не пахнет гарью и одиночеством, и обязательно поспособствует новым всходам – можно будет посадить дерево и развести сад…
– Ириночка Александровна, не печальтесь, – взвыл тем временем старпом.
Едва приметно улыбнувшись, Самойлова вскинула голову… Красивая все-таки была женщина.
– Я и не печалюсь, – негромко проговорила она.
– А что вы делаете?
Наивный вопрос. Такой наивный, что на него можно даже не отвечать.
– Думаю, – гостья вновь едва приметно улыбнулась.
– Очень неплохое занятие, между прочим, Ксан-Ваныч, думать, – заметил Михальчук.
– Ага, полезное, – согласился с ним старпом. – Только голова потом болит.
Муся еще немного потерлась о ногу Ирины, потом вспрыгнула к ней на колени.
– Вот и признала Муська Ириночку Александровну своей, – брови на лице старпома взлетели домиком вверх, вверх устремилась и крупная складка, рельефом своим похожая на корабельную трубу. – Придется вас, товарищ капитан-лейтенант, зачислить в экипаж сторожевика «Троя». По настоятельной просьбе начальника нашей контрразведки Муси.
В предложении старпома прочитывалась некая непродуманная неуклюжесть, но на непродуманные вещи на флоте обижаться не положено – посмеяться можно, обижаться нет, хотя Михальчук, косо глянув на старпома, осуждающе покачал головой.
Муся улеглась на коленях Ирины поудобнее, – нашла подходящее место, – и замурлыкала.
Ксан-Ваныч, поймав взгляд командира, приподнял рукав тужурки и удрученно покачал головой:
– Сижу тут, гоняю чаи, а работы у меня, работы…
– Чай допейте обязательно, Ксан-Ваныч, – заметил Михальчук, – иначе день неполным будет. А вообще имейте в виду, что великие люди говорили: «Когда некогда, тогда все и успеваешь».
– Очень точно замечено. Кто автор?
– По-моему, Образцов, народный артист Советского Союза.
– Кукольник который?
– Наверное.
– Талантливый был мужик.
– Мы говорим, что время бежит, – заметила Ирина, – а это мы бежим. Время – стоит.
– Время-то стоит, а великие люди стареют и уходят. Иногда от них даже следа не остается. Актриса Раневская, остроумная женщина, про себя говорила следующее: «Я такая старая, что еще помню порядочных людей».
– Все зависит от точки отсчета, от развилки, у которой останавливается человек. Один говорит: «Стакан наполовину пуст», второй: «Нет, он наполовину полон». И тот и другой правы, а окраска у истины разная. Тут от обычной запятой может зависеть даже судьба сражения, – со вздохом произнес старпом.
– Есть пословица «Что в лоб – что по лбу»… Разве это не одинаково, Ксан-Ваныч?
– Близко, но не одинаково.
– Ну да, это как про оптимиста и пессимиста. Пессимист считает, что коньяк пахнет клопами, а оптимист – что клопы попахивают коньяком…
Ирина полагала, что Корнешов все-таки появится на этом чаепитии, где женщинам вообще-то делать нечего – правильно поступали предки, что в прошлом дамский пол не пускали на корабли, – но Лева не появился. Под ногами мелко подрагивал пол – работала главная машина, сторожевик, как и положено сторожевикам, тихим ходом, чтобы не засекли, пробирался на запад по карте, на которой были четко прорисованы и земля и вода, – именно над картой сейчас в согбенной напряженной позе склонился Лева, только он и командир Михальчук знали, куда они придут, – и негромким голосом передавал рулевому поправки по курсу.
Ну а рулевой, стоящий за крошечным, очень изящным колесиком, совершенно не похожим на огромные штурвалы старых кораблей, принимал поправки и доводил их «до ума».
Ей захотелось туда, в рубку, к Леве, но туда было нельзя, там располагалась территория командира корабля, пригласить мог только Михальчук, а тому, похоже, не очень хотелось, чтобы в святая святых сторожевика побывала женщина.
Хотя лицо Михальчука было по-прежнему приветливым, ясным – ни одного облачка на нем.
Разговор за столом зашел о семье – самом дорогом, что может быть в нашем обществе, и вообще той самой основе, на которой стоит государство. Ирине этот разговор показался, скажем так, не очень приятным. И понятно, почему.
– Сократ говорил: жениться надо обязательно. Если повезет – будешь счастливым, не повезет – станешь философом, – неожиданно трубным голосом объявил Ксан-Ваныч и похлопал по плечу здоровяка Анисимова, начальника БЧ-2. – Так что ты, брат, поменьше «сникерсов» ешь, займись другим делом.
Ирина поняла, что в кают-компании Анисимов – единственный холостяк, лицо начальника БЧ-2 сделалось потным и каким-то потерянным. Словно бы разряжая обстановку, в кают-компании появился кок с новеньким, начищенным, как ясное солнышко, чайником на подносе и порцией свежего, еще горячего «печева», как он сам называл круассаны. Раньше он все подавал одним разом, без вторых «серий», значит, в этот раз Михалыч расстарался, приготовил «печево» специально для гостьи.
Где-то глубоко внутри, в неком подвале, если, конечно, душа имеет подвал (а как же, имеет не только свой подвал, но и чердак, это обязательно) что-то дрогнуло, возникла тревога. Ирина считала себя человеком неслабым, умела справляться с собою, но тут, увы, не сработала привычная система подавления, тревога не пропадала, она, наоборот, усилилась, сделалась какой-то тягучей…
После чая она вышла на палубу, на кормовую ее часть, самую тихую и защищенную на корабле, которую матросы называют ютом (происходит «ют», наверное, от слова «уют») и любят тут устраивать перекуры.
Менее популярная часть – носовая, именуется она буднично, как в старой прачечной баком, еще менее уютен полубак – пространство между баком и шкафутом. Ну. А шкафут – это «Пожалуйте на берег», выход.
Стояла шумная, с упругими шлепками волн ночь.
На юте никого не было, пусто. Над горизонтом образовалась светлая, словно бы сбитая из тумана полоса, в ней купалось неяркое, будто отлитое из старой латуни, солнце.
Конечно, когда из дома ушел Корнешов, она не оставалась одна, попадались ей разные люди, один даже с адмиральскими погонами, – молодой выдвиженец, сумевший себе сделать карьеру по демократической линии, статный малый, склонный прибиться к семейному причалу, но все эти люди, в том числе и адмирал, были совсем не теми людьми, которых она искала.
Лева Корнешов стоял на ступеньку выше их. А может, даже на две ступени.
Да
