У заместителя, стриженного ежиком, были круглые, бессонные птичьи глаза. Подтянутая, прямая фигура выдавала кадрового военного. Командир же, крупный, развалистый, с привычкой закладывать мясистую ладонь за портупею, служившую единственным знаком воинского отличия, явно был человеком штатским, человеком б е с е д ы, а не р а п о р т а, быть может в недавнем прошлом райкомовским работником или учителем.
И перед этими двумя, как перед судьями, стоял третий, покрытый свежей болотной грязью.
— Я знаю эти леса, — сказал человек из болота. — До войны служил здесь.
— Где — здесь?
— Я бывший командир Деснянского гарнизона Топорков.
Командир и заместитель переглянулись.
— Майор Топорков пал смертью храбрых при героической защите Деснянска, — звонко, с торжеством в голосе сказал заместитель. — Посмертно награжден орденом боевого Красного Знамени.
— Не знал, — безучастно сказал человек из болота. — Но я майор Топорков. А вы майор Стебнев. В марте сорок первого вы приезжали к нам из штаба округа читать лекцию о преимуществе отечественного стрелкового оружия над немецким.
Заместитель пристально всмотрелся в человека, стоявшего перед ним, и, наконец, поднялся:
— Минутку! — и вышел из землянки.
— Сядь, Топорков, а то от сквозняка упадешь, — сказал командир, едва за заместителем закрылась дверь. — Не серчай. Стебнев у меня человек дошлый. По контрразведке работает… Вот, поешь!
С усилием повернув свое могучее шестипудовое тело, он достал из дощатого ящичка в углу землянки ржаную полбуханку, несколько печеных картофелин и зеленую бутылку, заткнутую кукурузным початком. Выставил всю эту снедь на стол и налил сизый самогон в кружку.
— Выпей, майор, и закуси.
Человек выпил, взял картофелину и стал медленно, безучастно жевать, как будто исполняя тяжелую, ненужную, но обязательную работу.
Командир смотрел, как по-старчески, кругообразно движутся его челюсти.
— Ешь, — повторил он басовито и добавил потише, как будто стесняясь своего сочного голоса: — Теперь и о себе думать надо. Слава богу, живой!
Пришлый направил на командира свой сверлящий взгляд.
— За мой побег в бараке каждого пятого должны расстрелять, — сказал он. — Всего двадцать человек. Ребята знали и согласились. Так что я чужой жизнью живу. За всех… За двадцать!
Командир, вздохнув, отвернулся к окну.
— Да! Насмотрелись мы смертей… Я вот в мирное время оперу «Мадам Баттерфляй» любил, — сказал он негромко. — Очень переживал… за ее страдания. Чуть не плакал. А теперь думаю: чем же это меня после войны расшевелишь?
Человек из болота отодвинул кружку. От еды и от выпитого его впалые щеки пошли алыми пятнами.
— Оружия нам! — хрипло сказал он. — Мы в плену, но мы в том не повинны. Оружия нам! Подпольный комитет готовит восстание. Мы весь этот аэродром уничтожим, командир! Оружия нам!
Долгие часы лесных скитаний он нес эту мысль об оружии и теперь, казалось, боялся ее потерять, боялся поддаться покою и теплу.
Командир продолжал смотреть в окно.
А там, в центре лагеря, возле коновязи, щуплый партизан в длинной складчатой шинели с отвисшим хлястиком стриг машинкой товарища, усадив его на алюминиевый ящик из-под немецких мин.
«Клиент», здоровенный парень с маленькой, словно бы лишенной затылка головой и с красными ладонями-клешнями, морщился и ругал парикмахера:
— Черт, ну и скубешь, как корова языком…
— Дождик, — бойко оправдывался тот. — Мокрый волос, он как спираль Бруно, жесткий и вьющий… И машинка дореволюционная… «Коржет»… Сами обещали трофейную, «американку». Мне бы фирмы «Брессайн»!
— Трофейную! Он тебя так пулями обстрижет, как же… Ой! Баранов бы тебе стричь! — дернулся парень.
— А я что делаю, Степан? — спросил парикмахер.
И не успел парень вникнуть в смысл этих слов — только лоб нахмурил, соображая, как за спиной Берковича вырос строгий, туго затянутый в талии заместитель командира отряда Стебнев. — Беркович, к командиру!
3
Заросший щетиной, тощий — кости под колеей словно расчалки, — человек повернулся к Берковичу. Профессиональным взглядом парикмахер отметил пучки коротких белых волос, которые проросли на плохо обритой голове.
Позади парикмахера встал Стебнев.
— Беркович, ты в Деснянске майора Топоркова знал? — спросил командир.
— Так точно… Стригся лично у меня. Фигура! Пользовался одеколоном «Северное сияние».
И парикмахер снова встретился взглядом со странным, оборванным и грязным человеком. Какие пустые, выцветшие, нездешние были у него глаза!
Парикмахер смолк. Он ощущал подтекст всей этой сцены, но не мог его понять. Его восприятие жизни было бесхитростным и ясным, как стрижка «под ноль».
— С этим человеком знаком?
Беркович пожал плечами.
— Можешь идти!
Парикмахер медленно поднялся по ступенькам. И обернулся.
Человек сидел за столом, склонив голову, беспомощно открыв змейку шейных позвонков. Парикмахер подошел к нему и остановился, словно бы изучая острый, резко очерченный затылок и созвездие темных родинок на шее.
— Товарищ майор! — позвал он неуверенно, но затем уже громко и обрадованно повторил: — Товарищ майор!
Человек поднял голову, но не обернулся.
— Да что же вы не сказали? — спросил парикмахер. — Да я бы по родинкам всегда узнал… Ой, война! Ай, война! Сказано ведь: «Слухом услышите и не уразумеете, и глазами смотреть будете и не увидите…» Ведь вы ж темный волос имели, товарищ майор. Вы ж солидный были брюнет…
— Оружия нам, — проскрипел Топорков, не глядя на парикмахера. — Оружия нам!..
— Можете идти, Беркович, — коротко бросил Стебнев.
— У вас есть оружие? Лишнее оружие?.. Ребята готовы, ждут. Охрану мы сомнем, но у них поблизости воинская часть. Без оружия нас перестреляет взвод автоматчиков… Ни один самолет не вылетит с этого аэродрома!.. Ни один, никогда! — бессвязно говорил майор Топорков, и щеки его рдели, как уголья. — Надо только доставить оружие и взрывчатку к карьеру, где мы добываем гальку. Охрана там несильная. Если ударит группа из пяти-шести партизан…
— Оружие у нас есть, сидим на подготовленной базе, — сказал командир без особого энтузиазма и развернул карту. Среди зелени болот и лесов крохотной темной точкой значился на ней Деснянск. — А как доставить?
— Обоз, — сказал Топорков.
Командир и заместитель переглянулись.
— Нет, сейчас это невозможно.
— В лагере не могут ждать!
