А еще оказалось вдруг, что когда рядом с тобой кого-то наискось перерубают мечом, и он падает замертво, хрипя и захлебываясь кровавой пеной — это гадко и страшно, хоть ты и знаешь, что это злодей. А когда кто-то падает на колени и униженно просит пощады — это еще и противно.
А еще оказалось, что весь бой, который в сказках обязательно описывается на нескольких страницах, на самом деле может длиться меьше лучины. Ты и опомниться не успеваешь — только стоишь столбом с ошалелым видом да водишь вокруг своим арбалетом, чтоб никто приблизиться не посмел, а вокруг падают люди, только что живые, говорившие что-то и хохотавшие. Может и сейчас еще живы, только ранены — кто-то точно стонет под ногами, только смотреть боязно. Оказывается, разбойники, наводящие страх на купцов и крестьян, — всего лишь мужики с дубьем и топорами, и против обученных воинов ни одному из них не выстоять. И неважно совсем, что богатырей здесь всего пятеро — или шестеро, считая с царевной, а разбойников едва не вдвое больше.
Простоять до конца без толку ей не дали — последний из разбойников, что оставался еще на ногах, решил, кажется, что сможет скрыться, прикрываясь девицей, и попытался ее схватить. Одним махом перескочив через телегу, он разом оказался слишком близко, чтобы стрелять, и уже протянул руку, собираясь схватить царевну.
Наука все же не прошла даром. Акмалева наука — кинжал в рукаве, выхватить одним движением, ударить наотмашь, точно… точно не получилось, вышло куда придется — кажется, в плечо. Рубаху распороло, а вот рана вовсе несерьезная. Но этого хватило, чтобы разбойник от неожиданности чуть отступил — а уж там за его спиной мгновенно оказался Анжей, приставивший меч к его горлу.
— Живым оставь пока, — коротко бросил Михайла, бросив короткий взгляд. — Этот нам логово покажет. Олешек, Алевтина — отвезите телегу в село да возвращайтесь. Мы тут еще… прогуляемся.
— А как же… — царевна растерянно оглянулась. На ногах оставался только тот из разбойников, которого она ранила. Почти цел, правда, оказался еще и тот, что с самого начала попросил пощады и не участвовал в битве — но его, чтоб не удрал, все-таки ранили в ногу. Обоих уже споро связали Акмаль и Олешек. Остальные — кто лежал без движения, кто еще корчился и стонал. А крови…
Альку замутило. А еще она вдруг поняла, что все богатыри до единого сейчас старательно пытаются заслонить от нее тех разбойников, что больше не двигаются и не стонут. Да куда ж им впятером-то стольких заслонить.
— Тут разберутся, — Олешек настойчиво подтолкнул ее к телеге и принялся деловито расчищать путь — преспокойно одной рукой оттащил поваленное дерево, а затем, ухватив за шиворот, и кого-то из лежащих разбойников. — Логово, опять же, разведать надо. Там и остаться кто мог, и добро награбленное, а может, еще и пленни… ки. А этих али страже сдадут, али…
Девушка не сразу, но все же сообразила, отчего он запнулся. Ну конечно. Пленницы. Пленники-мужчины разбойникам ни к чему, а вот девушки… Михайла ведь говорил — девок уводят. И ее хотели… тоже.
Если из тех сведенных крестьянских и купеческих дочек остался кто живой — они там, в логове. И богатыри, ее, царевнины, защитники, не хотят, чтобы она этих девчонок видела. В глаза им смотрела и читала в них пережитое.
Все же, как ни была царевна наивна, как ни берегли ее от лишних печалей и знаний, а все ж людские разговоры слыхала разные, в том числе и вовсе для ее ушей не предназначенные. Да и умом ее небо вовсе не обделило, что бы ни думала об этом названая сестрица Наина.
Вот только раньше почему-то казались все эти ужасы далекими и почти невозможными — как страшные сказки. И совсем не думалось о том, что же доводится переживать похищенным девицам из тех сказок до тех пор, когда их спасут.
Вспомнилось вдруг, как всего несколько месяцев назад, еще минувшей осенью, брела она по лесу и думала о встрече с разбойниками. И как виделось ей все красиво и романтично. Благородные разбойники, что на руках ее из леса вынесут…
Жгучий стыд, полыхнув, обжег лицо, когда всплыло в памяти все, что представляла и воображала тогда.
Вспомнился еще сальный взгляд и жадные потные руки этого, желтозубого.
Усевшись уже на телегу, потяжелевшим взглядом Алька снова обвела поле недолгого боя. Главарь был еще жив, хоть и тяжело, кажется, ранен. Чей меч его достал, царевна не заметила.
— Добить их надо. Все одно казнить, — буднично сказала она и повернулась к Олешеку. — Поехали, чего ждешь?
Лошадка неторопливо тронулась с места, и телега снова заскрипела по дороге.
Глава семнадцатая, в которой царевна целуется в темноте
Молчание было недолгим.
— Ты молодец, — обычно не слишком разговорчивый Олешек, кажется, решил, что сейчас не стоит отмалчиваться. Мало ли чего юная девица там себе думает! А ну как сейчас опомнится да рыдать примется? Что делать с рыдающей девицей, он не слишком себе представлял, и предпочитал на всякий случай отвлечь ее беседой — вдруг получится?
— Да какое там, — царевна вздохнула. Излагая свой план, сама она воображала, что разбойники сдадутся ей на милость, едва она оружие выхватит. А уж если завяжется схватка, так она, Алька, всем покажет! А вот же — стояла столбом, ничего не соображала. — Растерялась я. Стою, как дура, руки дрожат…
— Это зря ты, — усмехнулся Олешек. — То есть так думаешь зря. Сказано тебе — молодец, вот и слушай бывалых. А ты думала, сходу одна всех раскидаешь? Не бывает так. Первый бой — оно и для мужчины-то непросто. А уж с девицами-то оно всяко бывает. Иные, к примеру, как опасность видят, вовсе будто цепенеют, ровно поколдовал с ними кто. Стоят себе с раскрытым ртом — бери ее кто хошь, неси куда надо. Но это еще ничего. Такую по крайности защищать легко и спасать удобно. Опять же, взял, куда надо переставил, чтоб под меч али стрелу ненароком не попала. А как спасли — так взял, опять же, в родное село отнес, родителям сдал. Те уж сами в уголок
