— А Митарра сильная? Она же не спортсменка. — Комиссар положил печенье в рот.
— Насколько мне известно, родилась и выросла она в деревне. Это мы, городские, хилые да слабые в большинстве, а уроженцы деревень здоровые и сильные. К тому же у нее крепкие руки и ноги, и не поздоровится тому, кого она ударит, но это вряд ли, Митарра бесстрастна и незлобива.
— Вы навещаете друг друга? — спросил комиссар, выпил свой чай и налил еще.
— Да, но раньше виделись чаще, в последнее время она заходит редко. Да и какой интерес ей со старухой.
— Мадам Жанетта, не знаете, есть ли у Митарры Мужчина — сердечный друг или сексуальный партнер? — Комиссар потянулся к тарелочке с печеньем.
— Точно не знаю. Сколько раз спрашивала, но она всякий раз уходила от прямого ответа или отмалчивалась, будто не слышит. И все же я думаю, что ей кто-то нравится, хотя она почему-то тщательно скрывает.
— Печенье великолепно, мадам Жанетта, от него трудно оторваться; благодарю, разумеется, и за чудесный чай.
— Спасибо, месье, рада, что вам понравилось. Возьмите, пожалуйста, с собой хоть немного печенья.
— О нет, мадам, спасибо, в мои годы лишние калории только вредят.
— Ой, месье комиссар, годы! Вы преувеличиваете!
* * *
Чтобы встретиться с бывшими работодателями Митарры, пришлось отправиться в Вожирар[6], один из самых густонаселенных округов на левом берегу Сены. Луи Вермандуа не любитель многолюдной суеты, толп на тротуарах и нескончаемого потока машин на дорогах, но что поделать, приходилось самому разрабатывать собственную версию, а если инспектор не разделяет ее, то пусть хотя бы не мешает. Он уже звонил, соседи никакой зацепки не дали, о Жаке Форси отзываются хорошо и недоумевают, кому и зачем понадобилось убивать его. О жене и сыне тоже никто ничего плохого не сказал. Насчет служанки тоже, можно сказать, ничего нового, кто-то к ней равнодушен и мало замечает, а некоторые ее недолюбливают, но рассказать почему— затрудняются, что, по словам Фрежюса, странно, и это могло бы послужить причиной для расследования или изучения, если бы был смысл, которого он не усматривает.
С улицы Вожирар, да и не только оттуда, виден почти монолитный столб из стекла и бетона, небоскреб в пятьдесят семь этажей, — Башня Монпарнас, которую терпеть не может Луи Вермандуа, как и Большую прямоугольную арку в своем районе Ля Дефанс и другие подобные строения, по которым глаз скользит, практически ни за что не цепляясь, и на которые совсем не интересно подолгу смотреть и тем более вспоминать их. Башня подавляла постройки в историческом Париже, от ее махины эти прекрасные здания, по мнению комиссара, рядом с ней казались мелкими и жалкими. В старых домах жильцы довольны пестрые, от зажиточных до далеких от престижа и достатка. Последние особенно сконцентрированы в комнатах мансардных этажей.
Чета Адель и Жюль Пьеж занимают почти половину последнего, четвертого этажа, к ним и направился Луи Вермандуа.
Дверь открыла Адель Пьеж, пожилая худощавая дама в каком-то странном комбинезоне. Луи Вермандуа представился и назвал цель своего визита.
— Проходите, господин комиссар, не хотите ли несколько глотков «Бордо»? Я непременно выпью. — Адель взяла с комода бутылку, из стеклянной витрины два бокала, налила вина, один бокал подала комиссару, тот кивнул, благодаря. — Жюль на крыше с пчелами, он скоро подойдет. Уже около года, как Жюль занялся пчеловодством, но я их до сих пор боюсь. Мне необходимо глотнуть вина. Ой, их там так много в каждом улье! Как Жюль не боится?! За ними интересно наблюдать, но недолго. Немного Жюлю помогу — и наутек. Смешно, правда? Как вы думаете, привыкну к ним?
Комиссар пожал плечами, неопределенно скривил губы.
— В зависимости от того, как себя настроить, берите пример с мужа.
— Пытаюсь, но пока получается плохо.
— Мадам Адель, извините, но мне надо узнать, что вы и месье Жюль думаете о Митарре?
— Ну, что думать? Вы видели, наверное, ее? Скрытная, в меру старательная-, не болтлива, я, знаете ли, не люблю, когда женщины постоянно о чем-то говорят, потому что многое из сказанного совершенно несущественно и неинтересно. Обидчивая, но не ранимая. Самолюбива. — Адель сделала очередной глоток и вздохнула с облегчением. — Еще, пожалуй, собственница и целеустремленная, если можно так выразиться, хотя не совсем уверена в точности того, что хочу сказать. Вот, например, понравится ей что-нибудь — и будет канючить, пока не выпросит. И что самое противное — таким монотонным голосом, будто на одной волне или в одной тональности с небольшими перерывами в несколько суток, но в течение дня по нескольку раз. «…Вы же спрашивали, что тебе подарить на день святого Сильвестра[7]. Подарите мне брошь, у вас много…» Отвечаешь ей, что она мне тоже нравится; тебе подарю что-нибудь другое, если хочешь, куплю брошь, будет у тебя новая». Она опять свое: «Нет, хочу эту, мадам, пожалуйста». Так выводила, бывало, чуть ли не до нервного срыва, хотелось ее поколотить. В конце концов отдашь что просит, только бы отстала. В общем, ее жаль, сирота она. Мы с Жюлем рано остались без родителей, и детей нам Бог не дал, вот мы и жалели сиротку.
Комиссар маленькими глотками смаковал вино.
— А спицы или вязальный крючок Митарра у вас просила?
— Нет, господин комиссар, у меня их нет, я не умею вязать, в отличие от Митарры.
— Ой, мадам Адель, я совсем забыл, мне надо позвонить, а вы отведите меня потом к своим ульям, еще не приходилось видеть на крыше. По телевизору и на фотографиях, конечно, видел, а вот так, воочию, на парижских крышах, — нет.
— Пойдемте, только к ульям сегодня еще раз приближаться не хочу.
Комиссар позвонил Фрежюсу, который поехал к семье, где Митарра служила до того, как перешла к Пьежам, и попросил обязательно задать хозяевам новый вопрос.
Плоская крыша перегорожена в нескольких местах. В одной части, равной по площади квартире четы Пьеж, стоят пять ульев, но места хватит еще на десяток, а то и больше. Подальше от ульев размещаются ящики с поникшими, но еще цветущими георгинами, гладиолусами и бархотками, можно сказать, на последнем издыхании, потому что уже довольно прохладно, особенно по ночам. Вдоль ограждения по краям крыши, в кадках, какой-то кустарник, уже почти без листьев.
— Жюль, у нас гость — комиссар Луи Вермандуа. Спрашивает о Митарре и хочет посмотреть наши ульи. Покажи, а я пойду обратно.
Жюль Пьеж закрыл улей крышкой, снял защитную сетку с головы и лица, поздоровался.
— Что это Митаррой полиция заинтересовалась? Вроде бы не та птица и не тот зверь, чтобы выслеживать.
