— А теперь мы здесь. Оба. В Вечном городе.
Мы подняли бокалы и посмотрели в темноту. Я наслаждался виртуозным вкусом «Asti».
К. К. указал на небо:
— Видишь звезды вон там, над крышами? Это Орион. Название происходит, по-видимому, из аккадского Уру-анна — небесный свет. Созвездие возникло полтора миллиона лет назад и будет видно на протяжении еще стольких же. Потом перестанет существовать. Не потому, что звезды погаснут, а потому, что взаимное расположение звезд, наблюдаемое с Земли, изменится. Орион — самое стабильное созвездие в истории человечества. Человечеству только двести тысяч лет. Для нас Орион существовал всегда. Но, как и все другие созвездия, Орион не более чем иллюзия. Мысленное представление, основанное на силе света различных звезд и их взаимном расположении, рассматриваемое с определенной точки зрения в мировом пространстве: с Земли. Зачем я это рассказываю тебе? Не потому, что я астроном. Это хороший пример. Он показывает нам, что ничто в мире не является таким, каким оно нам представляется. Созвездия. Люди, которых ты встречаешь на дороге. Ничто не является таким, каким тебе кажется. И я тоже. Ты видишь лишь маленькую толику меня. А я — тебя. Самое главное, Бьорн, чтобы мы иногда брали на себя смелость доверять друг другу. И если мы не всегда знаем друг о друге все или чего-то не рассказываем, это не обязательно означает, что нам есть что скрывать.
Чтобы не показать, будто меня это совершенно не интересует, я сидел и смотрел на Орион. Или делал вид, что смотрю на Орион. Зрение у меня не из самых лучших. Для меня звездное небо — просто туман.
В свете уличного фонаря я увидел летящее насекомое, может быть цикаду, которая по ошибке залетела сюда из ближайшего парка. Я узнавал себя в ее состоянии отчаяния, в панике, в бегстве от невидимых преследователей, которых вы только ощущаете. Вы знаете, что они есть, но не видите их. Когда насекомое улетело в темноту, за ним бросились две птицы.
Так что же ты таешь, Карл Коллинз? Чем ты не хочешь поделиться со мной?
К. К. допил вино из своего бокала:
— Спокойной ночи, Бьорн. Подумай об этом. Хорошо? Не только ради меня. Но и ради себя самого. Очень важно доверять людям.
РИМ
май 1970 года
Лучана пришла домой после часа. Вопросительно посмотрела на Джованни: есть какие-нибудь новости? Он покачал головой. Лучана повесила пальто и вошла в гостиную. Даже несмотря на запахи шампуня, мыла и духов, исходящие от нее, Джованни услышал запах лосьона после бритья и сигарет. Или он это внушил себе. Подозрительность была его чертой. Ни один мужчина, имея молодую красивую жену, не может жить, время от времени не испытывая приступов ревности.
— Где ты была?
— Там.
— Там?
— Я не могу быть здесь.
— Они могли позвонить.
— Я больше не в состоянии, Джованни.
— Да-да, конечно. Я понимаю.
— Не в состоянии сидеть и ждать, и ждать, и ждать, когда этот чертов телефон зазвонит.
«Но ты почему-то уверена, что я в состоянии», — подумал он.
— Непривычно слышать проклятия из твоих уст, Лучана.
— Тебе так кажется? Кто-то украл нашу дочь! Джованни! Слышишь ты! Черт! А ты никогда не свирепеешь, да? Черт бы их побрал! Черт, черт, черт! — Она заплакала. — Извини. Я…
Он сказал:
— Тсс!
Она успокоилась.
— Где ты была — там? — Он попытался придать голосу естественное бытовое звучание.
— Я была… на работе.
Пауза длилась не более десятой доли секунды, но он уловил ее.
На работе…
— Три часа?
Она поймала его взгляд; не сейчас, умоляли ее глаза, пожалуйста, не сейчас.
— Ты не рассказала им о Сильване?
— Конечно нет.
— Как дела у Энрико?
Снова этот… взгляд.
— У него… хорошо. Почему ты спрашиваешь?
— Меня интересует все, что важно для тебя, ты же знаешь.
Она взглянула на него, явно не будучи уверенной, как истолковать такую двусмысленность.
— Я кажусь тебе тряпкой? — Он поднял ее подбородок указательным пальцем и посмотрел прямо в глаза, словно его взгляд мог объяснить ей все, что он вынашивал. — Скажи все как есть, Лучана.
— Джованни, ты меня пугаешь.
— Во мне сохранилось не слишком-то много мужского, да?
— Почему ты это говоришь?
— Тебе кажется, что я должен относиться к сложившейся ситуации как-то иначе?
— Перестань, это неправда.
Приступ гнева и жалости к самому себе улегся. Он вышел на кухню и выпил стакан воды.
— Ты раздобыл манускрипт? — спросила она, когда он вернулся в гостиную.
— Нет.
Он рассказал, что произошло. Лучана опять заплакала.
РИМ
14 июня 2009 года
1
Белые как мрамор, в страшных позах, словно фигуры из подвала ужасов музея восковых фигур, обнаженные монахи купались в крови в лучах утреннего солнца.
Смерть всегда приходит неожиданно. Лобовое столкновение автомобилей на шоссе. Инфаркт. Лопнувшая артерия, лезвие ножа, огонь, опухоль. Даже для безнадежно больного, который неделями и месяцами пытался ускользнуть от нее и теперь собрал вокруг себя всех близких — шепчущихся, ожидающих, — смерть наступает неожиданно. Сейчас? Уже сейчас? Такова смерть.
Но это?..
— О боже! — простонал К. К.
Кровь была повсюду. На полу. На стенах. Даже на потолке. Утреннее солнце вливалось через продолговатые окна камер вверху на стене. Свет отражался в крови, которая застыла темно-красными узорами.
Я быстро отвернулся. Икая, оперся о стену обеими ладонями. Закрыл глаза, борясь с ощущением тошноты и невероятности случившегося.
Голос К. К.:
— Во имя Господа, что тут произошло?
Голос начальника охраны:
— Мы не понимаем!
Резня. Кровавая баня.
Я подумал: «Неужели в человеческом теле столько крови? Пять литров… Неужели пять литров крови — это так много?»
Все, кого отталкивает кровь, думают о цвете, консистенции и о том, что кровь должна быть внутри тела, а не снаружи. Очень немногие думают о запахе. Резком запахе, отдающем металлом. Я очень чувствителен к запахам. Я узнал запах крови задолго до того, как открыли дверь в коридор с камерами. Все время пытался дышать через рот. Девять трупов из десяти лежали на топчанах, каждый в своей камере. Казалось, они спали. Некоторые сложили руки на груди. Один широко раскрыл рот, застыл в беззвучном крике. Другой тупо уставился в пространство. Словно для того, чтобы помешать им убежать, они все еще были прикованы к стене. Тюремная одежда была разодрана на полосы и брошена в угол.
