села, из простых.
— А тут, как я погляжу, города рядом и нет совсем, — осклабился старик. — С какого ж вы города будете?
— С Киева.
— С самого Киева? С самой столицы шоли? Ну, занесло-то вас. Отсюда до вашей столицы далекова-то будет.
— Я, как и вы, домой не спешу, — улыбнулся Александр Петрович. — Пока что я держу путь от столицы.
— Ну, так, коли не спешите, может по пятьдесят грамм? — старик достал откуда-то бутылку водки, в которой оставалось еще полбутылки огненной воды.
— Нет, нет, спасибо. Я не пью.
— Шо, совсем?
— Совсем.
— Шо ж вы за мужик такой, шо стограм не уживаете? Это не по-нашему. Неужто в столице все такие, не пьющие?
— Нет, не все. Там не пьющих мало.
— Вот это я понимаю, по-нашему. А то я уж думал, шо там все такие, непьющие, — рассмеялся возничий. — Без водочки и жизнь была бы не жизнь. Она, родимая, и согреть может в холодную пору. Вот как сейчас, — старик отвинтил крышку и присосался к горлу.
— Ух. Хорошо пошла, родимая. Только вот закуски нет. Будь она неладна. Тпру, тпру… Я кому сказал, окаянные. Стоять. Не видите шо ли, я с человеком балакаю, — старик спрятал бутылку в карман фуфайки и посмотрел на Александра Петровича. — Не хошь пить, я не заставляю. Мне больше останется. Мне еще ехать и ехать, а она у меня, — старик похлопал по карману, — для сугреву. Хотя вот вам в вашем пальтишке для сугреву было бы хорошо выпить. Мож все же? — возничий подмигнул Александру Петровичу.
— Спасибо. Но откажусь.
— Ну, ваше дело. Я не заставляю… Мож вас хоть подвезти куда?
— А вы куда едете?
— В Ерковци путь держу.
— Знать бы, где эти самые Ерковци находятся, — Александр Петрович посмотрел вперед вдоль трассы. Судя по направлению, в котором ехал возничий, Ерковци должны были находиться именно в той стороне.
— Наши Ерковци прямо находются, — старик махнул рукой вперед. — Вдоль дороги стоят родимые.
— Ну, если так то я был бы очень вам признателен, если бы вы подвезли меня до ваших Ерковцей.
— Подвезу. Че ж не подвезти хорошего человека? Забирайтесь ко мне на сиденье, а собаку можете за повозкой пустить.
— А можно и мой Шарик на телеге прокатится? А то старый он за телегой бежать.
— Шо ж вам двум старикам дома не сидится? Ну, добре, пускай стрыбает на повозку. А шо ж ви його за веревку привязали? Боитесь, что убежит?
— Нет, не боюсь, что убежит, — отозвался Александр Петрович, сажая Шарика на солому в телегу. — Боюсь, что под машину попасть может. Их тут на трассе, как тараканов у меня дома. Вот и посадил его на поводок, чтобы рядом был.
— Как говорите, поводок? Хороший, смотрю, у вас поводок, — старик взялся рукой за спинку седушки и обернулся, чтобы лучше рассмотреть собачий поводок. — И ошейник хороший. Дорогие мабуть. Мому Султану б такой ошейник, был бы першой собакой на сели, — старик отвернулся от Шарика и рассмеялся. — Я б даже такой ошейник и поводок на свою старуху повесил бы, может гавкать перестала бы.
— Что же вы так свою старуху не любите? — Александр Петрович бросил кулек на солому возле Шарика и забрался к старику на сиденье.
— А за шо ее любыты? Н-н-но, лошадки, н-н-но мои хорошие, — старик хлопнул вишками по крупу лошадей и пахнул на Александра Петровича перегаром. — Вона ж зла як собака. Мой Султан и тот добриший. Вона ж, падлюка, як бачить мене на пидпытку, одразу за палку хватаеться. Мене, стару людину и палкою по спыни, по спыни. Одного разу по голови мене огрила. Я ии тоди, суку, ледве не прыбыв. Ох, и дав я ии тоди. Не сыльно, але дав по хребту так, шо вона аж завыла и впала, — старик снова окатил Александра Петровича перегаром, повернувшись к нему. — Я подумав, вбыв. Та не, оклыгала. Таку вбьешь. Вона сама кого хош тою палкою, хай ии короста визьме, може вбыты. Ох, покарав мене бог такою жинкою. Де вона взялась на мою голову?
— Что ж вы такую себе жену выбрали? — рассмеялся Александр Петрович. Рассказ старика его позабавил.
— Та вона не була такою дурною в молодости. Любыла мене и я ии любыв бувало, на печи, — старик рассмеялся. — О, е шо згадаты. Яки мы в молодости булы. Ох, и гаряча молодыця була. Да, да, в молодости вона була инакша. А от постарила, одразу подурнила, хай ий грець. Геть клепку втратыла на старости рокив. А вот молодыцею була хороша, да, — старик поскреб подбородок, взгляд устремился куда-то вверх.
Александр Петрович не отвлекал старика разговорами, тем самым дав тому возможность вспомнить приятные моменты из своего прошлого. Какое-то время они ехали молча, старик предался воспоминаниям, Александр Петрович же принялся рассматривать лошадей в упряжи. Это были кобыла с жеребенком, довольно взрослым, но, тем не менее, все еще жеребенком, рыжей масти с белым пятном на лбу, точь-в-точь таким, как и у его матери, рыжей худощавой кобылы. Александр Петрович улыбнулся, вспомнив детство. В те далекие времена у его отца тоже была парочка лошадей. Будучи мальчишкой Александр Петрович часто ездил с отцом в лес по дрова или на сенокос. В такие часы он не раз держал в руках вишки, самостоятельно правя лошадьми. Он любил это занятие, так как в такие мгновения ощущал себя взрослым, чувствовал свою значимость, полезность. А еще старик любил лошадей, любил этих сильных и свободолюбивых животных. Мальчишкой он часто наблюдал за колхозными лошадьми, которые издавая громкое ржание, ветром носились по загону, в любой миг грозя оставить эти длинные деревянные жерди, отделяющие их от свободы, далеко позади.
— Оце, як прыиду додому, одразу в лижко, а може навить на пич зализу. Там зараз тепло, стара добре пич натопыла, — голос старика вернул Александра Петровича в настоящее. — Як вам тилькы не холодно в пальтишку. Мене мороз и через фуфайку пробырае, будь вин не ладный. Колы ж там та весна вже наступыть.
— Не скоро еще, — улыбнулся Александр Петрович. — Сегодня у нас какое число?
— Друге лютого.
— Второе уже? Ох, как время быстро бежит.
— Да, времечко бижить як навижене, хай йому грець. Так и життя проходыть. Мени вже симдесят скоро, а вам? Як вас звуть-то?
— Александр Петрович меня зовут. Недавно вот шестьдесят отпраздновал. А
