– Все, о чем я вам говорю, правда! Сэр Монтегю знает, как много я сделал для Англии. Поэтому он непременно захочет перечитать мой смертный приговор и сразу увидит, что речь идет о заговоре. Он отправит вас на эшафот, когда узнает, что вы отдали меня в руки палача! А сэр Монтегю непременно об этом узнает, потому что я хорошо знаком не только с ним, но и с адмиралами Блейком и Эскью. Они тоже потребуют отрубить вам голову. Тогда уже вы будете просить о милости…
Вооруженные стражники выволокли Дункана наружу. Он споткнулся, запутавшись в цепях, сковывающих его ноги.
– Вы можете выбирать: золото или смерть! Меня зовут капитан Дункан Хайнес, слышите?! Запомните хорошо это имя, вы наверняка будете меня проклинать. Об этом имени вы будете думать в свой смертный час, когда вашу голову положат на плаху и топор палача опустится на вашу шею!
Капитан кричал яростно, но громкие приказы стражников заглушали его голос. Дункана ударили и вытолкали на улицу. Он закрыл глаза, ослепленный ярким дневным светом, а когда открыл их, то увидел перед собой большую повозку, запряженную волами. Узников по очереди сажали в нее. Отчаянно сопротивлявшийся Дункан оказался последним. Один из стражников ударил его дубинкой по затылку.
Дункан без сил упал на дно повозки между стонущих и причитающих узников. Он прикрыл голову скованными руками, защищаясь от новых ударов, которые могли последовать за этим. Но повозка уже тронулась, удаляясь от разгневанного стражника.
Повозка, подпрыгивая, ехала вперед. С каждым тяжелым шагом волов уменьшалось расстояние между тюрьмой и эшафотом. Дункан прислушался к грохоту колес, который сливался в непрерывный гул из-за пульсирующей боли в висках. Его голова беспомощно перекатывалась по дну повозки. Все завертелось, и вскоре в глазах у капитана потемнело.
Откуда-то издалека уже слышались вопли собравшейся толпы. Пляска на тайбернском дереве – любимое зрелище, посмотреть на которое в дни казни собирались бесчисленные зеваки. Для зрителей даже построили трибуны, чтобы все могли видеть казнь. Сам Дункан никогда не посещал таких зрелищ, но часто слышал о том, как здесь все происходило.
– Легкой смерти! – кричали люди, если преступник каялся и говорил последнее слово, а потом без лишних стенаний позволял палачу сделать свою работу.
Публика освистывала тех, кто перед смертью кричал от страха, когда повозка медленно трогалась у него под ногами. При этом зрители громко ликовали, когда жалкие жертвы, повиснув на веревке, начинали исполнять конвульсивный танец, опорожняя кишечник.
Дункан спрашивал себя, как он сам будет умирать, но в действительности уже знал ответ: с проклятьем на устах. Как и подобает пирату. Он не хотел ради увеселения своры зевак дергаться на виселице, до тех пор пока не наступит смерть. Дункан намеревался спрыгнуть с повозки с петлей на шее. Тогда, если повезет, под действием сильного рывка он умрет от перелома шеи, а не станет медленно задыхаться, когда веревка будет затягиваться под его весом. При мысли, что он станет участником этого долгожданного для зевак спектакля, Дункана вдруг охватило странное спокойствие. Но тут он заметил, что в который раз теряет сознание. Капитан уносился в серое море и ждал, когда снова станет светло, но тут сильный удар одного из заключенных, умышленный или случайный, пришелся ему прямо в висок. Мозг взорвался болью, погрузив Дункана в милостивую всепоглощающую черноту.
Часть третья
Доминика
Лето 1652 года
Цена качала Фейт на руках и глубоко вдыхала ни с чем не сравнимый аромат ребенка – запах теплой, нежной, как цветок, кожи, немного скисшего молока и еще чего-то неописуемо сладкого. Все это наполняло девушку-туземку невероятной радостью. Она была уверена, что так пахнет счастье. Цена считала, что такой аромат исходит лишь от тех детей, которых зачали в любви. Она ни на секунду не сомневалась в том, что ребенок, которого она понесла от вонючего варвара, никогда бы не издавал такого благоухания. В ее животе вырос гнилой плод. Хорошо, что море поглотило его еще до того, как он успел созреть.
Иногда Цена вспоминала об этом, но уже не так часто. Осознание того, что она собственными руками зарыла бородатого незнакомца, как падаль, примирила ее с пережитым надругательством. Девушка узнала, что другие белые люди откопали тело и теперь искали убийц. Но она не очень беспокоилась из-за этого: хозяйка наверняка ее не выдаст. А кроме Элизабет никто не знает о том, что произошло. Нож, который Цена забрала у мужчины как трофей, она не носила при себе, а надежно спрятала. Когда она отправится назад, в свою деревню, то обязательно прихватит его с собой.
Цена что-то бормотала себе под нос и улыбалась девочке. Девушка была вознаграждена беззубой улыбкой, от которой на маленьких щечках появились ямочки. Глаза малышки, обрамленные ореолом темных ресниц, были ясными, как небо. Этой завораживающей красотой Цена могла любоваться целый день. Золотистые волосы, покрывавшие головку, и молочно-белая кожа казались такими незащищенными. Цена тщательно следила за тем, чтобы малышка никогда не находилась под прямыми солнечными лучами. Она берегла ребенка как зеницу ока, кормила его грудью и укачивала, когда девочка плакала, пеленала и мыла в подогретой воде, если малышка пачкала пеленки, берегла сон Фейт, когда та лежала в колыбельке. Хозяйка полностью доверяла Цене и была счастлива, что нашла такую славную кормилицу для своей дочки. Элизабет все еще периодически кормила малышку грудью, но молоко у нее постепенно иссякало, и Цена об этом знала. Так случалось всегда, как только у ребенка появлялась кормилица.
– Фейт, – пробормотала Цена и нежно поцеловала девочку в лоб и мягкие маленькие щечки. – Фейт…
Девушка уже научилась произносить имя девочки почти так же, как миледи Лиззи, с этим непривычным звуком в конце, который часто встречался в словах белых. Французы не знали этого звука, но они использовали другие, не менее странные. Французский Цена понимала намного лучше, чем английский, – ему она когда-то научилась у пастора Реймонда. Святой отец научил ее и других детей нескольким молитвам, а сам записывал слова, которые дети ему объясняли. Море. Лес. Дерево. Человек. Ребенок. Вождь. Он все хотел узнать и аккуратно записывал в книгу заостренным гусиным пером. Пастор наблюдал за Ценой незаметно и дружелюбно, никогда не забывал приносить с собой маленькие подарки. Этим он заслужил благосклонность старейшин и вождя.
Однажды он вернулся на остров, с которого прибыл. На его место приехал другой священник, но и тот тоже вскоре уехал. Теперь белый человек по имени Эдмонд хотел побывать у людей в лесу. Цена узнала, что он тоже был священником. Он разговаривал с ней и научился у нее новым словам, а она узнала у него значение многих английских слов. Мисс Джейн считала, что индейцы радушно примут Эдмонда, потому что приветливо отнеслись к французскому священнику. А миледи радовалась тому, что Эдмонд предупредит индейцев о вылазке полковника, иначе ей все равно пришлось бы посылать кого-нибудь из своих людей, чтобы выполнить это задание. Вот только Элизабет не понравилось, что Деирдре уехала вместе с Эдмондом, перед уходом оставив записку. Деирдре была свободной женщиной и могла идти куда угодно, но миледи Лиззи очень переживала за нее.
