Он действительно оказался в баре — я обнаружил его, когда он отделился от какой-то компании в дальнем углу и направился в мою сторону.
— Привет, — окликнул я его, когда он подошел поближе. — Помните меня?
Он был слегка на взводе, и ему пришлось прищуриться, чтобы поймать меня в фокусе, но по дружелюбной улыбке я понял, что он меня узнал.
— Привет, приятель, — откликнулся он. — Приехали утопить в алкоголе свои печали?
— Я приехал посмотреть, не удастся ли здесь выиграть немного денег, — сказал я, увлекая его в вестибюль. — Как вы думаете, могу я подняться наверх и поиграть?
— Почему же нет? Я сейчас иду туда. Пойдемте со мной.
— Я думал, могут возникнуть какие-то осложнения.
— Никаких. Меня тут все знают. Как, вы сказали, ваша фамилия?
— Скотт.
— Что ж, пойдемте посмотрим, как вы сейчас просадите ваши денежки.
Он провел меня через холл к какой-то двери и открыл ее. Мы вошли в небольшой, человека на четыре, лифт. Не говоря ни слова, он нажал на кнопку, и лифт начал подниматься очень медленно и очень плавно. На третьем этаже он остановился.
Уэлливер, в изрядном подпитии, благодушно поглядывал на меня, словно священник, благословляющий свою паству.
Неужели все будет так неправдоподобно просто?
Миниатюрный фотоаппарат, которым снабдил меня Бакли, был прикреплен под лацканом моего пиджака. Объектив смотрел через петлицу лацкана. Обнаружить его мог только человек с глазами Шерлока Холмса. Я нащупал в кармане спусковую кнопку. Только один снимок, несколько раз напомнил мне Бакли, только один. Перезаряжать микропленку у меня возможности не будет, поэтому он умолял меня не торопиться.
— Такая возможность выпадает один раз в жизни, — убеждал он меня. — Если вы сфотографируете стол с рулеткой — хоть я и сомневаюсь, что она там есть, — мы разорвем этот город на части.
Он, кажется, не придавал значения одной мелочи: если меня застукают во время фотографирования, на части разорвут не город, а как раз меня.
Лифт плавно остановился. С нежным шорохом открылись двери.
Мы вышли в маленький холл. Почти все пространство в нем занимали двое вышибал. Они стояли и поигрывали мускулами. Выглядели они внушительно, казалось, наставить тумаков Джо Луису и Роки Марчиано[2] для них абсолютно плевое дело — ну разве пришлось бы слегка вспотеть.
Они окинули Уэлливера колючим взглядом. Потом посмотрели на меня.
Никогда не забуду выражения, которое появилось на их лицах. Примерно так могли быть ошарашены масоны, если бы в разгар одного из их самых мистических ритуалов на голову им вдруг свалился балаганный шут.
Уэлливер быстрым шагом направился к двойным дверям в противоположной стене маленького холла, я зашагал рядом. На лице я постарался изобразить беззаботность воскресного гуляки.
Вышибалы были настолько ошарашены такой наглостью, что мы почти дошли до двойных дверей. Почти, но не совсем.
Голосом, которым вполне можно было скрутить ржавую гайку с пароходного винта, один из них пророкотал:
— Эй! Эй вы! Куда это вы собрались?
Звук этого голоса рубанул нас по затылкам и пригвоздил к месту.
Нахмурив брови, Уэлливер обернулся. Окрик его слегка отрезвил, но все-таки он был членом клуба и имел право на более вежливое обращение.
— Это вы мне? — Он постарался зарядить свой голос хорошей порцией грома, но это не помогло: рядом с вышибалой он выглядел безвреднее котенка.
— Нет, ему! — Тот, что был покрупнее, шагнул ко мне. Казалось, на меня надвигается бульдозер. — Куда это вы собрались?
— Это мой друг, — вмешался Уэлливер, демонстрируя максимум собственного достоинства, на которое был в данный момент способен. — Он со мной. У вас есть возражения?
— Мистер Клод в курсе? — спросил вышибала.
— Разумеется, — гордо ответил Уэлливер и, взяв меня под руку, подтолкнул к двойным дверям, не обращая внимания на подозрительные взгляды вышибал.
Мы вошли в большую комнату, заполненную мужчинами и женщинами, мягким светом, табачным дымом и гулом возбужденных голосов.
В середине комнаты стоял стол с рулеткой. Вокруг него сгрудились люди, в которых я без труда узнал верхушку общественной лестницы Палм-Сити. Я вспомнил слова Уэлливера о высоких ставках. Что ж, это было сказано не для красного словца — достаточно было взглянуть на горки разложенных по столу фишек. Наверное, за один этот поворот рулетки разыгрывалось тысяч сорок или пятьдесят.
— Подождем пока, — прогудел себе под нос Уэлливер, окинув стол взглядом профессионала. — С этими сумасшедшими лучше не связываться.
Всеобщее внимание было приковано к пожилому толстяку, перед которым стояла огромная горка фишек. Я протиснулся поближе и увидел, как он передвигает внушительный рядок фишек на черную пятерку.
Кое-кто из играющих, чьи ставки были гораздо меньше, последовали его примеру. Потом колесо рулетки завертелось, и вылетел шарик. После недолгого раздумья он остановился на черной пятерке.
Вокруг стола прошелестел мягкий вздох. Крупье, темнолицый мексиканец с лицом мумии, сгреб лопаточкой фишки проигравших, и горка перед толстяком стала еще больше.
Я оказался за блондинкой, атмосфера вокруг которой была заражена «Шанелью № 5», и прижался к спине ее кресла. Весь стол был передо мной как на ладони. Сильные лампы над столом высвечивали столбики фишек перед теми, кто играл по-крупному. Лучший ракурс для фотографирования не найти.
Бакли сказал, что нужно стать лицом к столу и нажать в кармане спусковую кнопку, больше ничего. Объектив срабатывал так быстро, а пленка была настолько чувствительной, что никакой промашки быть не могло.
Уэлливер стал рыскать в поисках места и оставил меня одного. Встав поудобнее, я сунул руку в карман и нащупал там кнопку. Я затаил дыхание — Бакли говорил и об этом — и мягко нажал ее. До слуха моего донесся еле слышный щелчок, и я понял, что снимок сделан.
И тут…
Я так до сих пор и не знаю, что меня выдало: то ли меня засекли следившие за игрой и порядком ставок здоровенные детины, то ли всему виной было мое застывшее от напряжения лицо. А может быть, крупье заметил, как в петлице у меня что-то блеснуло. Да какая теперь разница? Короче говоря, вокруг меня сомкнулись два очень неуютных жестких тела. Чьи-то руки, словно стальные наручники, впились в мои кисти.
С сердцем, отплясывавшим рок-н-ролл, я посмотрел сначала направо, потом налево.
По бокам стояли два здоровенных детины. Это были не просто вышибалы, нет. Это были профессионалы. Их можно было принять за близнецов — оба тонколицые, от обоих так и веет холодным, бесстрастным профессионализмом. Кое-какая разница все же была: один чуть выше другого, у одного светлые волосы, у другого — темные. Но не больше. Во всем остальном это были близнецы: у каждого — вытянутое лицо, настоящее кувшинное рыло: равнодушный взгляд, ни признака мысли на лице, безгубый рот и квадратная челюсть.
